И тут остается только верить. В Господа-батюшку, в инопланетян, в высший разум. И тешить себя надеждой. Надеждой, что наша жизнь и смерть имеет хоть какое-то предназначение, а не является случайной глупостью мироздания. Верить, что в мире все устроено не просто так, что в видимом материальном свете, а также в «темных материи и энергии» есть какая-то изначальная идея, и кто-то или что-то за всем этим стоит. И вот эти – допустимые в воображении – силы, на поиск которых, как самые большие земные телескопы, настроены наши вера и надежда, зовутся в человечестве Богом.

Но наша логика не оставляет в покое и смеется над нами даже здесь. Если Бог создал мир, то кто создал из ничего… Бога? И вообще, кажется, мир устроен не совсем так, каким мы его представляем. И в это тоже хочется верить… в тяготении вечного человеческого вопроса:

Когда умрем мы в истеченье лет,

Бесстрастно склеив взор иль встав душой за аналой,

Увидим новый непривычный свет

Или смешаемся бесхитростно с землей?

Стихотворение он тоже написал на доске. Мы сидели, слушали его и вчитывались в эти строки всю лекцию. Так и запечатлелись они в моей тетради. Как и его фраза: “Не верить в Бога неразумно. Я чувствую, что все в нашем мире не так однозначно, как в этом пытались нас убедить дядюшка Дарвин или прочие материалисты. Я склонен больше верить Федору Достоевскому и Льву Толстому, Альберту Эйнштейну, Стивену Хокингу и Наталье Бехтеревой, нежели им. Ибо не верить гениям, не рассуждающим, как служители веры, а строящим свою философию, отталкиваясь от мучительных пыток безверия, приведших в итоге их к вере, полагаясь на практику изучения атомов, физического и химического взаимодействий, препарирования растительного мира, живой и мертвой плоти, мозговой и нервной деятельности, ДНК, не верить им – неблагодарное и неблагородное дело. Они явно умнее меня – и в сомнениях, и в вере. Поэтому я хочу воображать, что верю их воображению, нежели чьему-то еще».

Так, по его словам, он и стал философом. Одержимый с юности вопросами бытия. Другой кочки, чтобы наблюдать за людьми, не нашел.

На шестую лекцию Паганель не пришел. Его сменила занудная тетя, не отрывавшаяся от своих программных записей об истории философской мысли. Выяснилось, что общение с нами было лебединой песней Паганеля в стенах данного университета: он увольнялся. Наверное, мысли о том, что Бог произошел из ничего, кому-то на кафедре или в ректорате не особо понравились.

Спустя несколько дней мы встретились с ним случайно. Там, где меньше всего можно было предположить такую встречу. В пабе неподалеку от университета. По студенческой традиции мы зашли туда в пятницу потрындеть и расслабиться. Пили текилу, травили анекдоты, поминали нынешний муравейник в жизни каждого из нас. Потом вдруг пришел Паганель – уж не знаю, как прохожий или завсегдатай. Высокий, сутулый, в расстегнутом длинном сером пальто, похожем на шинель, и в широкополой шляпе, из-под которой на плечи ниспадали пшеничные пряди. Увидел нас, поприветствовал и собирался было сесть в одиночку в янтарную тень дальнего стола. Но мы пригласили его за свой стол. Он, к нашему удивлению, не отказался, был раскрепощен и заказал сначала рюмку коньяка, а потом пил текилу безо всяких обиняков наряду с нами. Помню, он рассказал, что, оказывается, из текилы производят алмазы: нагревают при высокой температуре до разрушения молекулярной структуры, после чего происходит кристаллизация напитка. Синтезированные таким образом, искусственные алмазы имеют высокую степень чистоты… Потом – рюмка за рюмкой – разговорились о Солярисе. Так получилось. С философом о философском. Он, как обычно, был увлекателен.