Смотрел ли я во времена нашего знакомства на Ирину, как на женщину? Наверное, да. Иначе и быть не может в пору кипучей молодости. Смотрела ли она на меня, как на мужчину? Скорее, нет. Она выбирала, несмотря на свою кукольность, выбирала осмысленно и рационально, и я, ровесник, бесприданница, явно не производил впечатления ягоды на ее поле. Она знала себе цену, я же катил по жизни по ромашковым полям, мечтая о далекой славе, на старом велосипеде. Ее ягодой в тот период уже был один из тех двух мужчин, которые встретили нас на кухне, – бородатый Вениамин. Именно с ним, как я понимаю, позже она уехала в Москву.

В тот вечер, затянувшийся на полночи, она вернулась к нам в джинсах и белой рубашке, подвязанной по-ковбойски. Роскошным каштановым волосам, густым вьющимся каскадом ниспадавшим на плечи, для полноты техасской картины не хватало разве что ковбойского пони. Но это я так – в горькое спайси… На самом деле – она была хороша! С чувством достоинства – вишней на десерте – проплыла на кухню, грациозно прислонилась в приветствии к Вениамину и, с улыбкой глядя ему в лицо снизу вверх, нежно разгладила его инженерную бородку. Тем самым сразу указав, кто он и чей на этой тусе. Помню, что-то куснуло меня под сердцем, овеяло легким разочарованием, но я быстро смирился, заставив себя, раз пришел, впитывать всё окружающее в качестве ненавязчивого студенческого приключения.

В течение всей вечеринки она была радушной хозяйкой. И уделяла каждому из нас ровно столько внимания, сколько это было необходимо для поддержания веселья и раскованности. Все же основное внимание она уделяла Вениамину: всегда была рядом с ним – в комнате и на кухне, свивала гнездо под его боком, когда играли в карты, подпевала ему во время полуночного солирования на гитаре. Что она нашла в нем, кроме возраста? Ему было лет двадцать пять. Он производил впечатление уверенного в себе человека, давно вышедшего из студенческого обормотства. Зарабатывал самостоятельно где-то в институте астрофизики и казался самодостаточной, во всех смыслах взрослой личностью. Конечно, не чета тогдашним нам. Говорил, растягивая фразы, интеллектуально, подчас подчеркнуто заумно – так, что понимали его подчас только трое: он, его пришедший развлечься патлатый друг-балагур в рокерском прикиде и Ирина, привыкшая и, как догадываюсь, признававшая эту его возвышенность за респектабельность. Изюминкой его манеры общения были контрасты: от высокого, интеллектуального к веселому и подчас погранично пошлому. Этим он веселил себя и всех вокруг. Их негласная дуэль в остроумии с другом-балагуром была стержнем, на который нанизывалось общении нашей тусовки. И даже пошлости вызывали взрыв искренних эмоций в неискушенных таким контрастным общением студентах, смотревших и внимавших странным старшакам с бородой и в патлах с интересом. Особенно девчонки. Ирина же на все это смотрела с легким сарказмом, вставляла в разговор свои весомые аргументы и ластилась к Вениамину, словно закутывалась в уютный шерстяной плед.

Он же ухаживал за ней по-взрослому: не прожигал влюбленным взглядом, не откидывал с ее глаз спадавшие пряди, не произносил тостов, посвященных ей. Все его внимание к ней ограничивалось добрыми шутками по поводу ее излишней серьезности к серьезным вопросам (профессия, любовь, политика и вера), упертости в спорах и капризности к обстоятельствам. Он обволакивал ее своей взрослостью, наливал мартини – ровно столько, сколько ей нравилось, чтобы было в бокале – и каждый раз, поднося пепельницу, корил за частое курение. Все тайное оставлялось на потом.