Лучших и приятных себе она предпочитала приглашать на вечеринки в свою квартиру. Когда на то соглашалась ее мать, неведомо куда покидавшая домашние пенаты, предоставляя дочери быть взрослой и определяться с судьбой. Я помню такую вечеринку, куда был неожиданно приглашен однажды. Зальная комната в старом доме в центре города, в котором некогда селили советских номенклатурных работников: высокие потолки, большое окно на балкон с видом на разлапистую чинару, антикварный гарнитур, полки с книгами, тумба с проводным кнопочным телефоном, красный ковер на стене над пухлым диваном, телевизор в углу, пушистый черный кот, по-хозяйски бродивший между гостями, и везде – судя по тому, что в этом доме мать и дочь, не стесняясь, курили где придется – пепельницы. Из толстого хрусталя, малахитовые, подарочные янтарные, декоративные деревянные и безыскусные жестяные. Стола не было: мы все сидели на комнатном паласе, застеленном скатертью гранатового цвета, достаточно широкой, чтобы на ней разместилось несколько бутылок с ликером, коньяком, мартини и пивом, а также бокалы к алкоголю, чаши с виноградом и печеньем и несколько плиток шоколада в развернутой фольге. Другой еды не подразумевалось: в те времена (почти тридцать лет назад) на что скинулись – тем и довольствовались. Главное, чтобы хватило на качественный алкоголь, соответствующий тогдашнему нашему представлению о благородстве.

Я не ждал этого приглашения. Оно последовало даже не напрямую – через однокурсника, которому также выпала честь быть приглашенным. В конце учебного дня Ирина, правда, соизволила подойти ко мне и без обиняков, не спрашивая согласия, произнесла: “Я жду и не приму отказа. Послезавтра в 18.00 у меня. Окей?”. Ну, окей. Вряд ли я мог отказаться. Это был день окончания сессии. Мы гуляли курсом, а после в числе избранных меня пригласили продолжить вечеринку в более тесном кругу, в респектабельной компании. От таких предложений в студенчестве не отказываются. Как правило.

То обстоятельство, что она сначала пригласила меня через вторые уста, не удивило. На курсе у нас кружок по интересам был общим, мы иногда пересекались по праздникам, но никогда не оказывались в отношениях на брудершафт. Танцевали в одном балагане – да, выпивали где-то по квартирникам – тоже. Один раз я проводил ее от университета до дому: говорили о литературе, о кино, выборе будущей профессии, о журналистике – в этом наши желания совпали. И только. Мы как-то тихо, безущербно уважали друг друга, словно стеснялись заступить в границы чужого поля. Да и повода не возникало. Я смотрел на нее со своей стороны, она на меня – со своей. Абсолютно, казалось, безучастно.

Рассчитывал ли я на что-то романтическое, будучи приглашенным? Нет. Мне было любопытно. Почему вдруг заслужил такое благоволение? В честь чего сие расположение? К тому же мне было любопытно узнать, в каких таких общается она кругах, выходя из которых, оценивает равных себе по возрасту и статусу столь (“пренебрежительно” зачеркиваю) своеобразно. Что это – комплекс или гордыня? Или то и другое?

В тот вечер она ввела нас в свой дом и пошла переодеваться. В квартире уже были люди: на кухне курили двое молодых мужчин, шутили о своем после рюмки коньяка и заодно раскладывали виноград и печенье. На нас, ввалившихся гурьбою студентов, они посмотрели как-то снисходительно: подали руки и сдержанно познакомились с парнями, а затем театрально, дабы развеять первую скованность, приложились легким касанием губ к кистям девушек. Сразу давая понять, что сегодня все свободны и раскованы. И возраст не помеха.