И в действительности не все было таким уж одинаковым! Например, такие пляшущие и поющие джинны из восточных сказок встречались только там – в тех южных краях, где мальчику суждено было родиться. Как в памятном мультфильме про наследство волшебника Бахрама, вылезая на поверхность земли из сточного люка, они контрастировали своими расписными халатами и тюбетейками в красном социалистическом мире, заселенном светскими пиджаками и платьями. И никто не запрещал этим джиннам и пери говорить на своем языке, петь свои песни, одеваться в свои цветочные одежды и чтить заповеданное предками. Их настоятельно просили разве что не делить волшебников на правильных и неправильных, праведных и неправедных, своих и чужих, не плевать в памятники, не кликать теней прошлого, не обольщаться несбыточным и ценить тот хрупкий мир, который всем вместе удалось изваять из песка и камня. Но наследство Бахрама, черным духом выпущенное из средневековой лампы, оказалось тлетворнее.

Мальчику же тот пока еще веселый джинн запомнился на всю жизнь. Это был праздничный джинн. И не то, что он удивил его своим джиннством: такие – пусть и не в столь нарядных, вышитых золотыми нитями, восточных одеяниях – иногда встречались на улицах и в обычной жизни. Как встречались и останавливали взгляды на городских проспектах и девушки-пери в ярких атласных платьях, словно вытканных из бухарских роз. Нет, не их присутствие как таковое удивило мальчика. Джинн и пери вокруг него тогда на открытой сцене в парке удивили мальчика своей громкой, заводной, искрящейся радостью. Такой нездешне сказочной. Такой непохожей на ту чинную и сдержанную воспитанием толпу советских людей, которые в удивлении окружили сцену.

Первым о нем обмолвился отец.

– Вот это джинн! Вот это я понимаю! —в грохоте музыки почти прокричал он, склонившись к сыну.

Мальчик любил пытать родителей услышанными новыми словами. Но тогда он не задал отцу ни одного вопроса. Он знал, кто такие джинны. Он слышал это слово не впервые. Оно жило в нем ненавязчивым отзвуком из детских книг и фильмов. Джинны – что-то подобное фантастическому духу, которые являются героям восточных сказок в затейливых, неведомо где расположенных Багдадах, Самаркандах и прочих Тадж-Махаллах. В сознании мальчика они всплывали в сумрачных углах в откликах азиатских имен и образах неких халифов в роскошных царских халатах, визирей в высоких золотых тюрбанах, звездочетов в звездных конусах с кисточками, красивых принцесс в изумрудных чалмах и веселых дервишей в заштопанных чапанах верхом на тощих ишаках, плетущихся по муравьиным восточным базарам. Как грешные чревоугодники, они обязательно пузаты и, будучи неосторожно освобожденными из колдовского плена наивными добряками, вылетают из всяких бутылей и чайников, чтобы поразвлекаться с судьбами людей.

Но тогда он увидел совершенно иного джинна.

Мороженое уже начинало капать, однако мальчик не замечал этого. Не отводя взгляда, он смотрел на сцену. Там, где в проеме металлических конструкций на деревянном помосте между большими колонками, разрывавших знойный воздух гулким музыкальным электричеством, пел и танцевал этот самый джинн. Верхние и боковые ниши сцены были обвиты розовой и белой тканью, и казалось, что они, как паруса, развеваются не только и не столько от солнечного ветерка, гулявшего по парку, но в большей степени от дыхания танца кружащихся вокруг джинна пери. От взмахов девичьих рук, от раздувавшихся в круговороте цветастых платьев.

За их спинами сквозной просмотр открывал вид на стволы возвышавшихся над сценой чинар, на геральдическую решетку паркового ограждения, а за ней – на улицу с проезжающим транспортом и гуляющими гражданами. Но глаза мальчика не видели несовершенства антуража. Они смотрели только на джинна и кружащихся вокруг него девушек. Как будто воплотилась сказка. Так, как бывает только в детском сознании. Естественным образом, безо всяких условностей – просто переключили внимание на что-то ослепительно яркое, громкое и затмевающее всё. Так вдруг, так завораживающе вдруг, что эту явственность, этот танец и это пение не могли потревожить ни текущее по рукам мороженое, ни тем более троллейбусы за сценой. Которые вроде бы никак не должны были вписываться в антураж древней восточной сказки. Даже в глазах ребенка, способных так запросто, не задаваясь вопросами, расцвечивать сущее.