Сон на троих Aila Less

В этом мире слишком много шума. Вся наша жизнь порой похожа на бесконечный поток слов, встреч и прощаний, но, несмотря на это, мы остаёмся одни. Иногда одиночество – не просто состояние, а будто воздух, которым дышишь, и тишина, в которой слышишь только собственные мысли.

Эта книга – попытка услышать друг друга в этом шуме. История о том, как два разных человека, разделённые расстоянием и страхами, начинают переписываться не ради ответа, а ради самого процесса – ради того, чтобы не быть совсем одними.

Письма, которые здесь читаешь, не просто слова на бумаге. Это мосты, которые мы строим, чтобы пройти через страх, непонимание и холодность. Это шаги навстречу другому, и в них надежда.

Если ты откроешь эти страницы, знай: ты не один. И даже если никто сейчас не отвечает – однажды найдётся голос, который услышит.

Снег начинался с раннего утра. Не с падающих хлопьев – с тишины, которая пришла раньше них. Сначала стало будто пусто в воздухе, даже в звуках. Как если бы кто-то выключил фон за окном. А потом – белые пятна на стекле, будто кто-то лепил детские отпечатки пальцев изо льда.

Лея проснулась не сразу. Её будили не часы, а капля, что раз за разом падала с подоконника. Растаявший лёд просочился сквозь щель и капал на металлический обод миски с кормом для кота, которого в этом доме не было уже больше двух лет. Она лежала на боку, обняв подушку, и какое-то время просто следила за каплей. Счёт помогал. Один, два… восемь… пятнадцать. Где-то после двадцать третьей бабушка скрипнула полом в кухне. У бабушки каждый шаг звучал иначе: этот был – «я в тапках, не тороплюсь». Лея встала, не включая свет. Потянулась – щёлкнули локти, сначала один, потом другой. Маленький ритуал. Она подошла к окну, провела пальцем по запотевшему стеклу. Сначала вывела лодку, но передумала и превратила её в рыбу. Странная вышла рыба: она смотрела вверх и плакала. Кровать скрипнула, когда она на неё вернулась и тут же за ней запрыгнула старенькая подушка, которую она называла «Граф Инвалид». Это был не человек и не зверь, просто тканевый друг, у которого оторвано одно ухо. Лея сама это ухо отрезала – «чтобы он слушал только меня». Так она однажды объяснила бабушке.

Комната Леи была маленькая, длинная, словно коридор, из которого случайно сделали жильё. На стенах висели вырезки из журналов: чёрно-белые птицы, редкие крошечные объявления вроде: «Приму в дар коробку для слов. Без дыр.»

На подоконнике стояла банка с пуговицами. Прозрачная. Лея называла её «грудной клеткой». Иногда – «мозгом». Это смотря что происходило в голове. Она вынула одну пуговицу – бирюзовую, в форме капельки, с трещиной. Поднесла к глазам, прищурилась. Всё, что через неё видно, становилось искажённым – как будто мир укачало. Эта пуговица называлась «Ложка с крылышками» – потому что когда-то Лея видела, как чайная ложка, случайно подкинутая, отразила свет и на мгновение показалась птицей. Эти ассоциации не понимал никто. Но Лея их не объясняла. Потому что – зачем? Если объяснить чудо, оно становится чьим-то чужим.

Из кухни донёсся глухой стук – не громкий, но определённый. Это бабушка ставила чайник. Стук крышки – раз, потом ложка об раковину – два. Потом тишина. Как абзац в книге. Не конец, но пауза. Лея оделась: свитер с дыркой у плеча, гетры, которые сползают, носки с зашитым сердечком на щиколотке. Всё это было от бабушки. Она не покупала одежду, только чинила старую. Говорила, что новые вещи «слишком неузнаваемы». Когда она вышла на кухню, бабушка уже сидела у окна, спиной к ней. На ней был тёплый халат, шаль на плечах, волосы убраны в тугой узел. У бабушки всё всегда было туго завязано, сложено, спрятано.

– Сегодня четверг, – сказала бабушка, не поворачивая головы.

Лея вздрогнула. Голос бабушки был сухим, но не злым. Скорее как потрескавшийся хлеб: грубый, но внутри мягкий.

– Пятница, – тихо поправила она, больше для себя.

Пауза. Лея поняла, что сказала не то. Бабушка не любит, когда её поправляют. Она не сердится, просто уходит внутрь себя. Как дом, в котором выключили свет.

– Пятница, – повторила бабушка через несколько секунд. – Значит, хорошо. В пятницу письма доходят быстрее.

Она встала, не говоря ни слова, и направилась к буфету. Открыла дверцу и достала оттуда аккуратно сложенный лист бумаги и тонкий, будто ещё тёплый от её пальцев, конверт. Всё – как всегда. Ни одного лишнего жеста, ни малейшей суеты. Вернувшись, она положила бумагу и конверт перед Леей, как будто выполняла старый ритуал, отточенный годами.

– Сегодня – подходящий день, – сказала она.

Лея вернулась в комнату, держала в руках тонкий лист и ощущала, как он шуршит в пальцах – будто шепчет. Она аккуратно положила его на стол, рядом с банкой пуговиц, и долго смотрела. Писать кому-то незнакомому – это как петь в шкаф. Слышишь себя странно. Каждое слово эхом. Она взяла ручку. Старую, с колпачком, который больше не держится, и с трещиной, похожей на молнию. Написала в уголке дату. Потом зачеркнула. Потом снова написала ту же. И ещё раз чуть-чуть неровнее.

Так и оставила три раза:

13 февраля

13 февр

13/2

На всякий случай. Вдруг кто-то из них правильный.

Она положила локти на стол. Почувствовала, как дерево холодит кожу. Вдохнула и начала.

Но не сразу

–

Черновик №1

Привет.

(Слишком просто.)

Уважаемый кто-то.

(Слишком взрослое.)

Здравствуй.

(Слишком… как будто я хочу, чтобы мне ответили. А если не ответят? Лучше – не ждать)

Она подошла к окну и взглянула наружу. Снег падал всё гуще, словно мир растворялся в бесконечной белизне. На стекле медленно скатилась новая капля – тяжёлая, размеренная, будто время замедлилось специально для неё. Она провела пальцем по холодному подоконнику, оставив тонкий, влажный след. Рука замерла в воздухе, словно не решаясь сделать следующий шаг.

–

Черновик №2

Если вы читаете это, значит, письмо дошло. Это уже что-то.

Иногда люди говорят, что письма – это как крик в банку. Я пробовала кричать в банку. Эхо забавно гудит, но никто не отвечает. А письма – может быть, кто-то всё же…

Она запнулась, глядя на строчки, которые написала. Почерк был небрежным, каждая буква словно отделялась от другой – так же, как она сама чувствовала себя отдельно от всего мира. Лея задумалась: а что если тот, кто прочитает эти слова, сочтёт её странной? А если он не поймёт, зачем она вообще это пишет? Может, это будет взрослый, который тихо усмехнётся, читая её мысли, или ребёнок, который счастлив и не поверит ни одному её слову. А если этот кто-то окажется собакой? Нет, это уже слишком, даже для неё самой.

Она поднялась с места и медленно прошлась по комнате, положив руки за спину. Вытянула пальцы, и в её локтях раздался щёлчок, затем второй – этот маленький ритуал помогал ей сосредоточиться, словно антенна, улавливающая нужные мысли. Вернувшись на стул, она снова взяла ручку в руку. Лист бумаги молчал и ждал.

–

Письмо №1

“ Дорогой человек (или не человек, не знаю точно)

Если вы это читаете – не обязательно отвечайте. Я просто решила, что если не напишу, то… то не случится ничего. А если напишу – может быть, что-нибудь да случится.

Меня зовут Лея.

Я живу с бабушкой. Она варит супы и молчит. И когда говорит, всё становится важным. Даже то, что соль закончилась.

Я коллекционирую пуговицы. У меня их восемьдесят три. Каждая с историей. Например, одна – от пальто дяди, которого я не знаю. Её нашла на лестнице. Другая пахнет мятой. Кто-то, наверное, жевал жвачку и держал пуговицу в кармане одновременно. Странно? Да. Но я такое люблю.

Я не уверена, что умею писать письма. В школе нас учат писать «официально». Но это письмо – неофициальное. Оно личное. Но вы пока не мой друг. Пока – просто тот, кто жив, наверное. Надеюсь.

Я видела в книжке конверт с вашим адресом. Он выпал, и я решила: это как будто знак. Или совпадение. Или ловушка. Но бабушка сказала – писать нужно.

Если вы ответите – буду рада. Если не ответите – я всё равно буду знать, что пробовала.

С уважением или без, Лея”.

P.S. Извините за ошибки. Иногда я пишу «вообщем», хотя правильно «в общем». Но разве не красивее вместе?

Она сложила письмо. Подписала аккуратно. Марку приклеила неуверенно – немного криво. Так и надо. Вдруг это часть чуда.

Бабушка дала ей два рубля, сказала:

– Иди. Но по тротуару. Сегодня снег непредсказуемый.

На улице пахло морозом и булочной. Почта была через два квартала. Старое здание с облупленной вывеской и пьяной голубкой на подоконнике. Лея поднялась по ступенькам, отдала письмо через окошко.

Женщина за стеклом спросила:

– Обратный адрес?

Лея задумалась.

– Нет, – сказала она. – Пусть он просто будет сам по себе. Как мыльный пузырь.

Женщина пожала плечами.

А Лея вышла и подумала: если письмо всё-таки дойдёт, значит, хоть что-то в этом мире знает, куда ему надо.

***

В квартире Тео всё происходило по расписанию, которое он не писал. Оно просто было внутри него. Как позвоночник. Без него он развалился бы. В 07:02 он открывал глаза – не раньше, не позже. Даже если просыпался в 06:58, ждал. Потому что если встать в 06:58, день будет «некалиброванный». Он лежал в кровати, не двигаясь, пока на кухне не начинало шипеть радио. Он не включал его. Оно включалось само – из-за сломанной кнопки. Он не чинил её. Потому что знал: если в 07:03 зашипит – значит, он всё ещё жив.