Родион проснулся от смутного предчувствия – нос зудел, как перед грозой. Он поерзал на простынях и понял, что лежит в поту. Бледно светилось окно, на миг его затмило черным – ага, шторы не задвинул. Мохнатое и колючее зыркнуло через стекло, проверяя, дома ли Чагин. Да кто тут смотреть может, он на седьмом этаже живет!

Эта мысль посетила рациональную часть мозга, иррациональная же пыталась усвоить мимолетное впечатление: негромкий цокот когтей по жести карниза. Словно кошка бродила, заглядывала в окна, вынюхивала что-то. И вот сейчас… в кухне кто-то ходит. А в этой квартире, кроме него, совсем пусто, разве что виноватая ухмылка будильника видится ясно.

В кухне без всякого предупреждения лязгнуло, тяжелый предмет рухнул на пол. Лейтенанта подбросило в кровати, он замер, пытаясь понять, что же упало. Чайник с плиты соскочил? Виски сдавило от напряжения. Или ночной соглядатай чайник смахнул, заставляя хозяина проснуться? Предупредить хотел? Родион уставился на дверной проем, ожидая, что из-за угла появится гость, но теперь было тихо.

Комнату зыбко освещала луна, в экране окна вырисовывалась сорокаэтажная башня люксовых апартаментов, сейчас походившая на вырезанную из картона декорацию. Чагин посмотрел на пол, вгляделся в темный прямоугольник, ведущий в кухню – никакого движения. Опять воображение разыгралось, или дурной сон приснился.

Сквозняк нежно коснулся его шеи. Родион обернулся к окну и увидел кошку – застывшую по ту сторону стекла, ухитряющуюся балансировать на узком покатом карнизе. Она была черная и какая-то неправильная: крупноглазая, из узлов вся. Как нарисованная. Кошка, не отрываясь, смотрела на лейтенанта, а потом прыгнула с седьмого этажа! «Нет, дурацкий сон, – твердил себе Чагин, – как эта ведьма мохнатая сюда вообще забралась?» Сердце его вдруг сильнее обычного пошатнулось и упало в желудок.

Чагин шмыгнул в кухню, наощупь отыскав на холодильнике фонарь. Верхний свет зажигать отчего-то не хотелось. Лейтенант стоял и слушал, не зная, что хочет услышать. Вокруг тишина, дом этот болтливый, но и он сейчас замер, наблюдает исподтишка. Даже канализация заткнулась. Но спустя минуту Родион услышал свою панельку: тихо скреблись о камень ветви деревьев, стены протяжно дышали.

Лейтенант включил фонарь, закрыв лишнюю яркость ладонью, и кожа руки набухла костлявым палечным светом. Мазнул им, придушенным, по стенам, в пол ткнулся. На линолеуме, расплескав остатки воды, раненым солдатом лежал чайник. Он потерял крышку, зиял полостью.

– Да как ты упасть мог? – взорвался Чагин, кухонного шепота не нарушая. Сквозь негромкий свой скандальчик он понял, что форточка открыта. Все-таки кошка была здесь, бедлам учинив. Опер выключил фонарь, и высунув руку из-под плиссированной занавески, задвинул щеколду на форточке.

Не успел Родион успокоиться, у входной двери послышалась отчетливая возня, будто над замком колдовали. Лейтенант механически посмотрел на часы, стрелки замерли на трех ночи. Несколько секунд он стоял, парализованный дикостью происходящего, а «писающий мальчик» на двери туалета, наверное, и в самом деле сейчас обмочился.

Копошение на лестничной клетке прекратилось, а через минуту постукивание раздалось уже в потолке. Они что, соседа сверху взломали и дыру в полу делают? А почему, собственно, нет? Дом-то у нас коммунальный, стены папиросные, а в розетках ходы тайные.

Чагин глядел на подрагивающую люстру. Тело налилось свинцом, он был напуган, как будто в кошмарный сон провалился, и теперь не мог из него выбраться. В квартире стало неуютно, возникло ощущение пальцев, смыкающихся на горле. Проще всего, наверное, было достать пистолет и распахнуть дверь. Кто бы там ни был, он сдохнет от свинца раньше, чем успеет скрыться. Но безотчетное чувство, что оружие здесь не поможет, не покидало. Колючие желтые глаза – кошка, смотрящая на него через стекло… она предупреждала. Вот только о чем?