Лейтенант ошалело посмотрел на двоих покалеченных, их раскидало, будто попали под стрелу башенного крана. Его противнику, выпавшему посреди драки, повезло чуть больше. Четвертый взирал на происходящее округлившимися глазами. Ему лет пятнадцать, и от ужаса он посвежел еще года на три.

– Беги, Филя, – сказал Родион, – школу не забывай.

Подросток кивнул, растворился за углом ларька. Чагин посмотрел на Аню, внимательно, оценивающе. Еще пару часов назад лицо у нее было иначе расчерчено, не стянуто полуулыбкой, скрывающей угрюмый настрой. Неправильное угадывалось в девушке, тайной веяло.

– Прощай, Родя, – сказала Аня, – и не подходи к дому на Солянке.

Чагин стоял молча. Фиалковые глаза спеленали его рыболовными снастями, сеть прочная, не вырвешься. Аня скрылась за углом, ее распущенные волосы оставили за собой след в воздухе.

Седоватый, не пытаясь подняться, тихо выл, глаза его казались старыми, под ними набрякли мешки, то ли от недосыпания, то ли отказали почки. Эти мешки придавали ему значительный вид, как у депутата. И брови туда же, длинные, можно дворы мести.

Родион протолкался сквозь ведущий торг муравейник, выбрался на простор. Солнце светило вовсю, а квадратные часы под фонарем показывали 12:05.

Впереди медленно выросло здание отдела. Сто метров прямо и пару этажей вверх. Тяжелая дверь, стук, скрип несмазанных петель, полумрак в лицо – лампу будто застегнули в плащ. Семеныч млел в благодати кресла, смолил табаком, над головой целая лесенка нимбов. Марат рядом на диване.

В кабинете и в прошлый раз был беспорядок, но беспорядок разумный. Сейчас же стол завален кипами бумаг, обстановка почти как на картине: «Ужин семьи филологов после трудового дня». Вероятно, здесь была собрана вся информация по текущему делу: экспертиза, протоколы, вмурованное в фотографии прошлое.

– Чагин, здравия желаю, – шутливо козырнул полкан, не выпуская ни мундштук «Беломора» из пальцев, ни дым из легких, – проходи, садись. Дверь закрой плотнее.

– Здоров, – протянул руку Марат. – Есть новости?

– Есть… – кивнул лейтенант обреченно.

– Давай после Марата доложишь, – сказал полковник. – Продолжай, капитан.

Чагин заметил среди бумаг на столе сомнительного качества фоторобот: голова квадратная, уши торчком, по-волчьи, и черты лица не человеческие совсем. А потом внимание привлек предмет в пепельнице. Оболочка от пули, раскрывшаяся розочкой при ударе, с куском плоти на лепестке.

– Да, – Марат откашлялся, – Швецов-таки откопал в ране англичанина фрагмент кости. Материал инородный, принадлежит не человеку. Похоже, это часть ножа, которым дипломату вскрыли яремную вену.

– Интересно, – подал реплику шеф, – ритуал все-таки. Язычество, оккультизм, герметизм…

– Это еще не самое интересное, – ответил Марат, – после доклада, присланного Швецовым, я спустился в архив, и пять часов пролистывал старые сводки об убийствах, докопался до совсем древних уголовных дел. Я искал детали, схожие почерком с бойней на Солянке. Объем сводок о созвучных происшествиях устрашающий: уйма актов по свидетельским показаниям, фотороботы вурдалаков каких-то, вот как у нас на столе, еще доклады судмедэкспертов, описи улик, комментарии лабораторий к анализам крови. Я совершенно случайно нарыл десятки историй, где убивали подобным образом.

Полкан подобрался, Чагин прирос к дивану, превратившись в слух.

– Короче, – сказал капитан, и ноздри его напряглись, – в сводках тонна подробностей, и ни одного осужденного. Пытались бомжа какого-то привлечь, дело рассыпалось.

– Что?! – рявкнул полкан, его поза выдавала смесь возмущения и растерянности. – Охренели они там? Ладно, дело развалили, статей не будет, а как от заповедей отмазать? Люди не в курсе, что Боженька отнюдь не КПЗшные свечки вставляет. И нам платить, грешным.