– Глафира, ты в красную армию собралась вступать?

Глаша смутилась.

– Сейчас Анатолий Петрович, все с красными бантами ходят.

– Правильно – не надо выделяться, – одобрила Серафима Степановна.

Газет купить не удалось, но зато страшных новостей в очереди рассказали много.

Говорили, что схваченных офицеров посадили в тюрьму, а некоторых скрутив проволокой побросали в море. Еще рассказывали, что из квартир выгоняют купцов, разрешая им взять лишь по одной смене белья, а в освободившиеся комнаты селят рабочих, матросов и красноармейцев, а еще, что всех зажиточных граждан обложили контрибуцией, обязав сдавать даже ношенную одежду. После шести часов вечера выходить в город нельзя, а виновных ожидает расстрел. А еще необходимо заделать все окна, иначе малейший свет сочтут за пособничество Добровольческой армии, и могут за это расстрелять.

– Глаша, прекратите нас пугать, ну какие мы пособники? – возмутился Анатолий Петрович.

– Рассказывали, что два дня назад, четырнадцатилетнего подростка с фонарем поймали, так до смерти били и провели по всем главным улицам города.

– Свят, свят! – испуганно перекрестилась Серафима Степановна, – Анатолий не спорь, окна надо заклеить! А еще что узнала Глаша?

– Излишки продовольствия будут изымать.

Как будто услышав об этом, из сада жалобно заблеяла коза.

– Ой, совсем забыла, Зинку пора доить, – всполошилась Глаша.

Белоснежная козочка Зинка, выменянная у татар на драгоценное фамильное ожерелье Серафимы Степановны, выдавала в день до четырех литров молока и считалась самым выгодным вложением за последнее время. Был еще заморенный крохотный поросенок, которого Глаша отстояла от смерти согревая теплом своего тела и поя козьим молоком, но мясо от него следовало ожидать не раньше осени. Еще по саду бродило несколько курочек-несушек. Вся эта живность, обитавшая в глубине сада за густыми зарослями малины, была незаметна со двора или с улицы, но разве можно было что-то утаить от прод разверсточных отрядов, разбредшихся сейчас по окрестным хуторам и изымающих хлеб у крестьян.