– А ты кто?

Я назвался, остальные тоже.

– Молодцы, – похвалил он и объяснил: – Молодцы, что через нашу летнюю речушку перебрались, молодцы. А то многие не могут. Вроде и не широкая, а не простая. Ох, непростая. Коварная. Одним словом, злая речуха.

– Так это река! А мы думаем, чего это такое. Сперва думали эстакада, потом – акведук, а это река, – вступил в разговор Тимофей.

– Река. Хотя в известном смысле можно и акведуком назвать. Практически акведук, – подтвердил мужик. – Только мы его по привычке речухой зовем. А так, можно сказать, акведук. Старинный. Как говаривал поэт, «построенный еще рабами Рима», а может, Греции, а может, и до. Практически тут всегда был. Обычно по нему сюда народ сплавляется. Иногда знакомец наш на лодке кое-кого перевозит. Лодку мы, правда, время от времени для рыбалки у него одалживаем. А вы-то как, не с Харитоном, что ли, сюда перебрались? Не по речухе?

– Мы под ней, по туннелю, – сказал свое слово Витек.

– По туннелю? Так он еще не совсем завалился? Мы его «Верблюжьим ухом» кличем.

– Не верблюжьим, а игольным, – поправил брата Андрей, – вечно ты их путаешь.

– Точно, вечно путаю, – согласился Петр, – «Игольным ушком». Потому как узкое больно. А мы-то думали, все, трындец тоннелю. Думали, завалился, вообще не пролезть. Тогда понятно. Так вы тут чего?

– Да у нас беда. Полетела шаровая на «газели». Пятнадцать человек посреди дороги стоят, маются, по делам опаздывают. Может, подскажете, где тут можно раздобыть шаровую.

– Шаровую? – забросил добычу прошлогодней свеклы, вытер руки о подол тельняшки и подошел к нам Андрюха. – Шаровая – это не беда, это так, мелкая мелочь.

Мы пожали плечами, мол, кому мелочь, а кто враскоряку на пустой дороге мерзнет.

– Так значит, шаровую? – повторили братья.

Я кивнул. Тимофей и Витек тоже кивнули.

– Значит, шаровая, говорите? – снова спросили сторожа.

Я опять кивнул.

– Да, слышали, слышали про ваши дела, – задумчиво произнес Петруха. – Значит, все-таки шаровая.

– Кажется, шаровая, – вздохнул Тимофей, – шаровая опора.

– Опора, – уважительно протянул Петр, – это у Константи-ныча должно быть. В гараже. Только у него. Больше негде.

– Точно, как ты допетрил? Опора – это у него. Где ж ей еще быть-то. У него все опоры. В гараже должна быть, в гараже и есть, – согласился тот, который копал бурак, – больше не у кого. Это только у Константиныча.

– Да, – подтвердил Петр, – там у него сейчас три «газели».

– Уже три! Ексель-моксель! Уже три, – опять удивился Андрюха.

– Ага, третью позавчера притащили. А я так соображаю, скоро будет и четвертая, – он глянул на нас, и оба одинаково вздохнули.

Мы пожали плечами: может, и сами справимся.

– А есть «газели», значит, и шаровые должны быть, – продолжил Андрей, видать, любивший помудрствовать. – Только Константиныч теперь не в настрое. Он еще от тех трех не отошел, а тут еще этот, на «мерсе». Это же надо так гонять. А у самого двое малявок. Близняшки. Вчера родились. Константиныч в расстройстве. Так что и не знаю, может, лучше переждать.

– А гараж-то далеко? – в надежде вернуть разговор в полезное русло вступил я.

– Не, тут, на задах нашей богадельни, – Петр показал на стеклянный куб, засуетился и махнул мне: – Пошли провожу.

– Сходи, сходи, проводи его, может, и получится, – кивнул Андрей, взял лопату и направился назад к буракам.

За шикарным, переливающимся в свете луны зеркальным кубом съежился убогий гараж допотопных времен. Трухлявый кирпич при каждом вздохе ветра сыпался в длинную лужу, которая, будто водяной ров, отделяла гараж от разбитой в грязь дороги. Проржавевшая жесть литаврами похоронного марша гремела на крыше. Просевшие ворота при каждом всполохе молнии и грохоте грома строили удивленную гримасу, мол: «Как это безобразие и в этот раз не развалилось?». Однако плод архитектурной мысли неизвестно какого века не рассыпался. Жил. Свет в зарешеченном окошке подтверждал это. И даже внушал надежду.