Почему же многие критики, вплоть до автора последней биографии писателя Д. Ринджа, характеризуют «Пионеров» как «пасторальную идиллию», «серию сцен веселого деревенского времяпрепровождения, развлечений и игр»[127]?
На фоне бурных событий капиталистической Америки[128] XIX–XX вв. патриархальные нравы XVIII в. кажутся иным критикам сплошной идиллией, нашедшей отражение в «описательном романе» Купера, как в подзаголовке именуются «Пионеры». Единственное нарушение этого мира тишины и гармонии обычно видели только в конфликте между понятиями о свободе Кожаного Чулка и законами, установленными судьей Мармадьюком Темплом, что и привело Натти в тюрьму. Но такое представление о драматической стороне романа было бы весьма неполным.
«Пионеры» буквально кипят страстями, которых большинство критиков до последнего времени ухитрялось не замечать[129]. Споры и раздоры возникают по поводу всего, о чем бы ни говорилось в романе: поселенцы-пионеры, принадлежащие к различным религиозным сектам, противятся установлению епископальной церкви; лесоруб Билли Керби в «открытом поединке» – стрельбе по рождественской индюшке – решает свой спор с Натти Бумпо, и даже домоправительница судьи мисс Добродетель, негодующая по поводу умаления ее прав в доме после приезда молодой хозяйки, ссорится и бранится с дворецким, старым моряком Беном Помпой, намекнувшим на ее сходство с обезьяной.
Самым колоритным эпизодом непрекращающихся споров между «пионерами» безусловно является сцена в трактире «Храбрый драгун» (гл. XIII–XIV), куда после рождественского богослужения собрались граждане Темплтона, чтобы поделиться новостями или послушать чужие новости. Посетители трактира становятся свидетелями многочисленных раздоров: один из юристов поселка и плотник Хайрем Дулитл обсуждают возможность судебного процесса против судьи Темпла. Судья и Натти спорят по поводу новых законов, которые ограничивают права на охоту. Пожалуй, единственным событием, не вызывающим разногласия присутствующих, является революция во Франции – слишком далекая, чтобы «пионеры» стали спорить из-за нее. «Французские якобинцы совершают одно чудовищное злодеяние за другим», – сообщает своим слушателям Мармадьюк Темпл, только что вернувшийся в свой медвежий угол из Нью-Йорка. При этих словах живущий в доме судьи француз Лекуа, потерявший в результате революции свои плантации в Вест-Индии, вскочил на ноги, отчаянно размахивая обеими руками. «Затем он принялся бегать по залу, что‐то бессвязно выкрикивая, и, наконец, не выдержав бури противоречивых чувств, выскочил на улицу – посетители трактира видели через окно, как он бредет по снегу к своей лавчонке, то и дело вскидывая руки, словно стараясь достать до луны» (2, 599).