Собранье пёстрых глав Вульф Слободкин

Признаюсь: я пишу дано. Когда держу в руках сочинения настоящих, больших писателей, или поэтов, с огорчением вижу, что мои намного слабее. Да и тематика очень небогатая. Но писать тянет. Сочинив очередной пустяк, записываю в … собранием назвать – язык не поворачивается. Заношу в «чулан». Заходя в чулан, просматриваю накопившееся и – о стыд! – иногда что-то нравится. Сначала только рифмовал, позже стал записывать впечатления и воспоминания, но не автобиографию, а эпизоды. Будучи человеком очень обыкновенным, но при этом нескромным, стараясь выделиться необыкновенностью эпизодов и выдающимися качествами своих добрых друзей. Стал показывать записанное друзьям – чёрт возьми! – хвалят! Читаю прелестным ветреницам – улыбаются!

Был даже случай, написал я автореферат своей кандидатской, а мне сказали, что язык слишком цветаст и выдаёт нескромное самомнение автора. Сел выкорчёвывать «архитектурные излишества»! А душа болит. И стал зачем-то выкорчеванное рифмовать. И получился параллельный текст. И, вот, развозя экземпляры членам диссертационного совета, признался я одному из них, что у меня есть и другой («параллельный») автореферат, и, не разрешит ли он мне ему оставить вместе с настоящим, официальным. Он согласился и тут же при мне стишки мои прочёл и сказал: «Ну, что же! Что бы там на Совете ни произошло, но я буду голосовать за Вас.» (Яков Исаевич Хургин – профессор Кафедры прикладной математики МИНХиГП и «тренер» команды КВН этого же института, неоднократно выигрывавшей всесоюзные телевизионные соревнования.) Этот реферат размещён в конце этой замечательной книги в качестве приложения.

Были, конечно, и другие мнения и оценки. Некоторые Вас даже очень сильно огорчили бы. Но многие чуть ли не требовали публиковать. Я на это отвечал, что ещё ни одно издательство мне это не предложило. А они предлагали, что они «скинутся», а за деньги любое издательство что угодно напечатает. А я высокомерно отказывался. И постепенно друзья настаивать перестали, и тут обнаружилось, что я тщеславен, и опубликовать хочется. Но я же сказал, что я не груздь и в кузов не полезу. Сам своему тщеславию на горло наступил. Не отступать же!

И тут ЛитРес, оказывается, предлагает за свой счёт, подчёркиваю: за их ЛитРеса счёт выставить мои шедевры на полках своего магазина. (А дальше, уж как получится. С каждого проданного экземпляра мне какой-то процент. Это же … Это же компромисс!) Это же выход из положения! «И все, Все-все! Сюда пришли. Не просто! А на помощь к Нам! И вскоре выход мы нашли! Точнее, он нашёлся сам! Так славься! Славься в небеса, великий подвиг ЛитРесА!»

Милый Приобретатель КНИГИ, которую ты держишь в руках, расскажи, расскажи своим друзьям, где и как можно стать таким же счастливым, как и Ты

 Я – забияка! Я- атлет!

 В моих усах твои уста!!

 Мне снова только двадцать лет!!!

 Правда, на этот раз до ста

(Байки с психологией)

Название немного странное, да? Я потом, может быть, название поменяю. Когда допишу. Но пока пусть так и висит, чтобы, рассказывая о необычной встрече маленького мальчика с взрослым дядей, я помнил, что намереваюсь отважиться на некоторые умозаключения о свойствах человеческой натуры вообще, и, исходя из этих догадок, основанных не более, чем на двух плохо запомненных эпизодах и одной старой сказке, вернуться опять всего к одной фигуре, чтобы …

Итак, на Леснорядской улице в девятой квартире дома номер семь жил был мальчик. К дому примыкал двор. В нём мальчик гулял и играл с другими мальчишками, большею частью жившими в этом же дворе. А девчонки? – спрашивает себя начинающий писатель семидесяти семи лет. Нет, что-то не помню. Была одна, но на три года младше. А три года, когда тебе восемь, большая разница. Брату её было ещё года на полтора меньше Юрка и Нинка Просины. У них ещё старший брат был. Толик. Но он был лет на пять меня старше, и с нами «не водился».

А писатель-то, пожалуй, совсем ничего не помнит. У него же у самого двоюродная сестра на год младше. Нас же бабушка вместе и кормила, и ругала – воспитывала. Но в играх мальчишеских я её не помню. В драках – да! Она, защищая старшего брата (меня), часто дралась с другими мальчишками, от которых мне часто доставалось. То-то, я смотрю, в одном предложении я себя назвал мальчиком, а соседских ребят – мальчишками. О чём-то это да говорит, да?

Что я о дворовой жизни помню? Ну, ребята целыми днями бегают и кричат. Ну, по выходным дням отец, поставив меня по другую сторону козел, доверял мне тянуть за ручку пилы, когда «мы» пилили дрова на неделю (колол только он). Зимой – каждое воскресенье. Печное отопление. Тогда был только один выходной в неделю. Но часто пилили и летом. Бабушка готовила не только на примусе, или на керосинке, но и на дровяной плите. (Электроплиток той поры почему-то не помню)

И ещё у нашего двора была особенность. – В нашем дворе жили две коровы и две лошади. И только в нашем дворе летом стояла телега, а зимой – сани. Когда хозяин – Игнат Просин – запрягал, мы, и часто мальчишки соседних дворов, стояли вокруг, и остро завидовали Юрке, которому отец то давал что-то подержать, то что-то отнести в сарай, то что-то «принесть» из сарая, и, когда он появлялся обратно, держа в руках кнут … Юр! – просил кто-нибудь, подержать дай!

Но большую часть времени бегали (носились) и каждый кричал (орал) что-то, имеющее смысл только для него самого, потому что после «давайте в войну!» беготня и шум начинались немедленно, не всегда даже пытались разделиться на «немцев» и «наших», а, если и пытались, то не помню, чтобы приходили к согласию. Среди самопровозглашённых командиров не было ни тактиков, ни завалящих стратегов. Каждый знал лучше всех не только свою боевую задачу, но и, что должны делать все остальные.

Общепризнанным авторитетом был всё же Вовка Пахомов. О том, как он посылал нас кричать на всю улицу о проснувшихся в нём чувствах, я расскажу как-нибудь потом.

Очень скоро кого-нибудь сбивали с ног, и, если это был кто-то из младших – слёзы. И, как только просыхали обиды, «Теперь в Красных и Белых!» и опять огонь в глазах и оглушительные ура! И утром. И вечером. Пока «домой не загонят».

Впрочем, вечерами иногда что-то менялось. Во двор к самодельному столу с двумя простыми скамейками выходили взрослые. Домино. Обычно шестеро. Бывало и больше. Но не меньше пяти, ибо при игре двое-на-двое, азарт возникает только, если играть «на высадку» так, чтобы в проигравшей команде у каждого было время высказать своё мнение об интеллектуальных особенностях партнёра. А мы «носимся» и «галдим».

Когда играли в «наших» и «немцев», в руках у нас были круглые палки, которые держались двумя руками у груди, и крик был: «та-та-та-та-та-та!». У некоторых были сучки, напоминавшие букву «г», а крик был короткий, отрывистый: «пах!», «пах!». Но, когда в «красных и белых», предпочитали мы плоские реечки, стёсанные с обоих боков, и заострённые на конце. Сами строгали. Сабельками размахивали. Не помню, что бы кто-нибудь кого-нибудь такой палочкой ударил, или сильно ткнул. Хотя теперь даже подумать страшно.

И, вот один из проигравших доминошников мне, пробегающему, и говорит: «А покажи-ка мне твою!» Такому вниманию взрослого противостоять невозможно. Моё оружие у него. Этот очкарик – а стёкла у него невиданной толщины – глаза за ними кажутся мне крохотными – каким-то не очень ловким движением, точно не залихватским, по моим понятиям, делает два или три рубящих воздух движения, а потом ещё и тычет кого-то воображаемого перед собой. «Ой, хороша!» восклицает он, и намного тише добавляет: «А мою, хочешь посмотреть?» – «Да» – тоже почему-то тихо отвечаю я. «Пойдём.»

Он жил на первом этаже в общей квартире. У него с женой одна комната. В квартире проживают ещё две семьи. В довольно большой комнате трое. Старушка мать и двое детей: сын и дочь уже взрослые. И ещё две комнаты – их занимает семья извозчика Просина Игната. Комната, в которую мы вошли очень маленькая и тесная. Диван, кровать, большой круглый стол и два, или три шкафа. Жены его – Екатерины Наумовны – женщины необъятных, даже чудовищных размеров, едва из-за этого передвигающейся, странным образом дома не было. Вот имени хозяина комнаты не помню. Буду звать «фехтовальщик». Войдя со мной, «фехтовальщик» дверь запер, сдвинул занавески на окне и, кряхтя, стал просовывать руку между стеной и спинкой дивана. Он достал что-то продолговатое, во что-то завёрнутое.

Это была шашка, но сначала я увидел белые (слоновая кость?) ножны, по поверхности которых были рассыпаны голубые, зелёные и розовые драгоценные камни, и натянутый на рукоять красный бархатный чехол. Когда лезвие было вытянуто из ножен, а бархатный чехол снят, я увидел, что по клинку от острия к рукояти тянется какой-то чёрный узор, а сама рукоять покрыта драгоценными самоцветами. Если по ножнам они были как бы рассыпаны, то рукоять была ими плотно усеяна.

– Хочешь подержать? – спросили меня.

Что-то сглотнув, я сжал вспотевшей ладонью рукоять, почувствовал вес шашки и каким-то образом остроту и звонкость её лезвия, и, не размахивая, как этот дядька моей щепкой, медленно и очень не на много поворачивал перед собой это чудо.