Мне удалось пережить лихорадку, но с того момента жизнь стала еще хуже. Мой отец мне чужой. Вот почему я единственная из всей семьи блондинка со светлыми глазами. Моя мать – вовсе не добрая католичка, а прелюбодейка-грешница. Этим людям было всё равно, умру я или нет.

Я хорошо помню тот день, когда спросила у матери, кто мой отец.

Мы стоим на коленях и выпалываем сорняки в огороде.

– Кто мой настоящий отец? – выпаливаю я вопрос, который неделями прожигал меня изнутри.

– О чём ты? – спрашивает мать беззаботно, а глаза её бегают, и пальцы мнут край передника.

– Я слышала ваш разговор.

– Ребекка, не говори глупостей!– отвечает устало. Только она зовёт меня Ребекка. – Ты дочь своего отца.

– Но я не знаю, кто он.

– Его давно уже нет в живых, – отвечает она с тёплой грустью в голосе и опять принимается за работу.

– Расскажи мне про него, – умоляю я.

– Ты очень на него похожа, но это не важно. Забудь о том, что узнала. Томас – твой отец, и он любит тебя как дочь. – Она берёт паузу, вздыхает и добавляет, чтоб слова приобрели хоть какой-то вес: – не меньше, чем Мэри.

– Он не захотел меня спасти! – кричу я.

– Не думай, что ты, сопливая девчонка, знаешь всё о жизни! – кричит она, схватив меня за плечо и развернув лицом к себе. – Твой отец – хороший человек и очень набожный! Как тебе не стыдно говорить о нём такое! Он провёл у твоей постели столько ночей и привёз лекарство, которое тебя спасло! Ты дерзкая, Ребекка! Неблагодарная! Мне всегда говорили, что от девочки, рожденной в грозу, не жди ничего хорошего.

Мне нечего ей ответить. Я подбираю юбку и, на ходу утирая слезы, бегу к дому.

Я зажмуриваюсь и считаю до десяти, пытаясь прогнать воспоминания, которые до сих пор делают больно. Вновь залезаю на ванну, чтоб вернуть лекарства на место. Полка кажется пустой, но я шарю рукой, пока не натыкаюсь на что-то плоское и тонкое. Вытаскиваю находку. Это стопочка маленьких фотографий с белой окантовкой, скреплённая канцелярской резинкой.

На первой фотографии Митчелл обнимает какую-то девушку с рыжим каре. Он широко улыбается и выглядит по-другому. Моложе. Щеки поросли тёмной щетиной, которая делает его еще более привлекательным. На второй фотографии та же рыжуха – её лицо в веснушках крупным планом. На третьей она же, но с обнажённой грудью. Грудь большая. Меня окатывает жаром. Такое странное чувство. Я не знаю эту женщину, но уже ненавижу, потому что он с ней, и я явно уступаю.

Спрыгиваю. Я стягиваю с себя футболку и смотрю на свои маленькие груди в светлом бюстгальтере. Перевожу взгляд на его девку и понимаю, что сравнение не в мою пользу. Тогда я выдёргиваю несколько салфеток и запихиваю в лифчик, чтоб округлости выглядели хоть немного повнушительнее. Не сказать, что очень довольна результатом, но оставляю салфетки на месте.

Я опять лезу на скользкий бортик и кладу на место сначала фотографии, а потом таблетки, стараясь выставить всё как было.

Всё чаще я думаю о нём. Митчелл особенный. Он словно киногерой. Я могу мечтать о нём, сколько влезет, но в реальности такой парень никогда не обратит на меня внимания.

Мне постоянно хочется быть к нему поближе. Я как собака обнюхиваю его рубашки перед стиркой. А когда мы смотрим фильмы вечерами, я притворяюсь уставшей, закрываю глаза и кладу голову ему на плечо. Тогда он старается не двигаться и подставить плечо так, чтоб мне было удобно. Я фантазирую о нас вместе. Я не совсем понимаю, чего хочу от него, но когда Митчелл рядом, чувствую себя счастливой.

Я возвращаюсь в гостиную. Воровато оглядываюсь и быстро перебегаю в другой конец квартиры. Меня завораживает дверь в его угодья. Дергаю ручку. Ничего. Каждый день, когда Митчелла нет дома, я пытаюсь заглянуть внутрь, но дверь всегда заперта.