Сноуборд Никита Ирз

Утро начинается не с кофе. Не знаю, что думаете об этой фразе вы, но лично мне она совсем не по вкусу. Завтрак без выпитой чашечки кофе можно смело считать прошедшим впустую. Кофе… Признаваться в любви этому напитку я могу бесконечно. Именно благодаря нему я стал тем, кем являюсь – кофеиновым наркоманом. Вот поэтому я и оказался в реабилитационном центре для зависимых от кофеина. Да, славные были времена, когда кофе свободно продавался в магазинах. Можно было покупать его в зернах, молотым, растворимым, в дрип-пакетиках, в капсулах… Москва была полна потрясающих кофеен, где можно было пить кофе – не поверите – с кофеином. Современному поколению мои слова, конечно, покажутся старческим брюзжанием. Да чего уж там! Брюзжанием зависимого человека. Но давайте обо всем по порядку!

В недалеком прошлом, когда Москва, как я уже упоминал, была забита кофейнями, я был студентом-историком. Каждый день я заглатывал чашку растворимого кофе за завтраком и выпивал еще по меньшей мере одну в кофейне по дороге в университет. Это было прекрасное время! Мы с университетскими товарищами, кажется, только благодаря этому напитку и закрывали сессии на «хорошо» и «отлично». После пар, бывало, пропускали по каппучино в «Сноуборде» – так называлась сеть кофеен, куда молодые люди ходили не просто взять на бегу картонный стаканчик в ларьке, а наведывались туда, чтобы приятно провести время – в одиночестве, с друзьями или любимыми. «Сноуборд» отличался от других кофеен характерным антуражем в виде потертых кресел, старых книг и настольных компьютеров из нулевых годов двадцать первого века. Потолки были украшены светодиодными лампами, наполнявшими помещение холодным светом. Считалось, что именно при таких лампах работали в московских офисах в первые два десятилетия двадцать первого века. Почему кофейня носила такое название? Истинный ответ на этот вопрос до сих пор остается неизвестным, и нас, посетителей «Сноуборда», он практически не заботил. Возможно, выбор названия был продиктован желанием создателей заведения культивировать таким образом зимний колорит России и привлечь внимание посетителей к этому традиционному в наших широтах виду досуга. Среди голубых экранов старых компьютеров, неизменно изображавших один из символов начала третьего тысячелетия – зеленое поле и небо с облачками – стояли приваленные к стене сноуборды, а каждый работавший в кофейне бариста был обязан взирать на клиента сквозь лупоглазые очки для указанного спорта. Несоблюдение этого правила приводило к немедленному увольнению нарушителя. Руководство компании само поощряло доносы клиентов на таких сотрудников. Этими драконовскими мерами достигалась анонимность и прозрачный беспристрастный подход последних при работе с клиентами.

Кажется, последний фактор немало способствовал популярности «Сноуборда» среди молодых людей, которые могли делать заказ, обходясь холодным протокольным обращением к обезличенному бариста и не утруждая себя взглядом в лицо незнакомца.

«Сноуборд» был символом студенчества, пристанищем неформалов, хипстеров и других прогрессивных личностей, снабжая их организм как необходимым для нормального существования кофеином, так и соответствующей ритуалу приема кофе приятной атмосферой.

Но в один не очень прекрасный день государство озаботилось повышением количества сердечных заболеваний среди молодых людей. Лидером среди этих недугов была тахикардия. Недолго думая, власти провели опросы общественного мнения. Тут-то и выяснилось, что молодежь в России и особенно в Москве просто поголовно пьет не менее трех чашек кофе в день. Это был некий усредненный и, пожалуй, не очень правдивый показатель, поскольку количество выпиваемых чашек кофе постепенно увеличивалось, и к тому моменту, когда кофе и все содержащие кофеин товары постепенно начали становиться незаконными, мы с друзьями выпивали по восемь-десять чашек ежедневно.

Противокофеиновые меры начинались безобидно – из магазинов постепенно стали пропадать энергетические напитки. Были, правда, и те, для кого уже это стало настоящим ударом. Например, моя одногруппница Зоя. Человек с этим непривычным для обывателя двадцать первого века именем несколько раз за день озаряла аудитории, где проходили наши занятия, тем самым коротким, негромким, но все же звонким звуком свободы. «Чпоньк!» – это Зоя открыла банку «Красного бычка» – напитка, который, по словам маркетологов, буквально снабжал крыльями того, кто его пил. Когда поставки «Красного бычка» прекратились, а все уже произведенные партии были изъяты – Зоя решила свести счеты с жизнью. Не скажу, что мы все были шокированы ее уходом – у нее были весьма своеобразные отношения со всеми нами и, как бы цинично это ни звучало, практически никому из нас, включая преподавателей, не было никакого дела до того, что происходило со здоровьем Зои, как ментальным, так и физическим.

Каково же было наше удивление, когда самоубийство Зои получило широкий резонанс в различных средствах массовой информации. У всех нас – от декана нашего факультета до рядовых студентов вроде меня безуспешно пытались взять интервью. Почему безуспешно? Нам просто нечего было рассказать о Зое – до такой степени она была отстранена от жизни нашего коллектива кофеманов-сноубордистов или кофердистов, как мы стали сами себя называть с легкого языка моего приятеля Коли, которого за его чрезмерную любовь к каламбурам и всяческому языковому юмору мы прозвали сначала каламбастером, а затем Колямбастером, вплетя его имя в этот почетно-насмешливый титул.

Уход Зои, как я узнал со временем, стал причиной открытия первого реабилитационного центра для людей с острой зависимостью от содержавших кофеин напитков. Сначала нам, кофердистам, казалось, что все это не может нас коснуться. Мог ли я тогда представить, что уже совсем скоро и сам окажусь в таком месте?

Пока же я продолжал, как и прежде, пить по несколько стаканов кофе в день и ходить в «Сноуборд» с друзьями. В один из таких походов в нашу любимую кофейню мы разговорились про Зою.

– А все-таки странно это – внезапно сказала Юля Гарпунова – мы ведь совсем не знали Зою, а теперь она в мире ином.

Особой, по-детски удивленной интонацией она выделила последние три слова. Юля была моей одногруппницей, которую я знал с первого курса и хорошо, пусть и не очень близко, общался с ней на протяжении трех лет, прошедших на тот момент с моего поступления в университет. Воспринимая мир чересчур серьезно и даже трагично, я всегда считал, что наклейка «все так хорошо, что мне нужны депрессанты» на ее ноутбуке отражала не реальное положение дел, а скорее играла аффирмативную роль. Юля была большая любительница брать в «Сноуборде» кофе с изощренными сиропами вроде «карамельного мазохизма» или «лакричной меланхолии». Мне, как поклоннику простого каппучино на коровьем молоке, были непонятны подобного рода предпочтения. Справедливости ради отмечу, что манера пить кофе со странными вкусами, а также пристрастие к экзотическим, главным образом восточным, напиткам и яствам было характерной чертой Гарпуновой и придавало ей некоторой потребительской индивидуальности.

– Да – задумчиво произнесла Ева, другая моя одногруппница, перешедшая с молочных рек латте, каппучино и флет-уайтов на суровые кисельные берега американо и эспрессо, поскольку вышеупомянутые напитки с молоком уже давно перестали сообщать ее организму даже небольшой намек на заряд бодрости и кофеиновый приход – блаженное ощущение, которое начинается в момент поступления кофе в организм и достигающее своего пика через пару минут после того как кофе выпит.

Односложно выразив согласие, Ева больше не произнесла ни слова и в созерцательном молчании отдалась процессу приема кофе. Достигнув середины своего американового стакана, она зажмурилась от удовольствия. Втягивая свой подслащенный каппучино через пластиковую трубочку, я наблюдал за Евой. Сквозь линзы в роговой оправе ее очков видны были закрытые, слегка прижимавшие глаза веки, обрамленные синеватым кольцом кругов вокруг глаз – приметы закоренелой трудоголички.

Коля-Колямбастер пил фильтр и слегка покачивал головой, выражая таким образом свою солидарность с нами, со всеобщим легким и несколько равнодушным недоумением, вызванным внезапным уходом из жизни нашей одногруппницы.

 Уже не помню, о чем мы говорили после этого. Да и говорили ли? Кажется, мы молча допили свои напитки, встали из-за стола и направились к выходу. Дошли до метро, попрощались, как это у нас водилось, слегка приобняв друг друга, и разъехались по домам.

Помню, что, возвращаясь домой, зашел в ларек, который держали чеченцы недалеко от моего дома, и взял там еще стаканчик латте – все-таки час был уже поздний и пить слишком крепкий кофе было нецелесообразно.

Чеченка средних лет протянула мне мой стаканчик со словами:

– Ваш латте.

Она проглотила последний звук в названии напитка. Я разглядывал ее грубоватые, но не лишенные южного обаяния черты лица. Если бы не перекачанные губы, ее можно было бы назвать симпатичной. Отказавшись от идеи попробовать узнать ее имя и попросить поделиться своим контактом в мессенджере, я придавил пластиковой крышечкой стаканчик, сунул в него с трудом оголенную от бумажных одеяний пластиковую же трубочку и затянулся прямо на ходу, как часто делал по пути от метро к университету с утра. Ближе к подъезду кофе в стаканчике истощился. С помощью трубочки я собрал с картонных стенок одноразового сосуда осевшую на них пенку и слизал ее всю подчистую. Нельзя разбрасываться такими вещами!