– Здавствуйте… – произнёс Койт с максимально возможной любезностью и даже умудрился натянуто улыбнуться.

Было видно, что офицер набрал в грудь воздух, чтобы произнести нечто важное, но тут из глубины перехода громыхнули аккорды, да так, что взрослый даже слегка вздрогнул. Офицер глянул в сумрак. В эту секунду Койт понял, что про него уже забыли. Офицер полетел навстречу бродяге, а гвоздик в кармане снова поднялся в рукав. Дойдя до инвалида, офицер что-то быстро сказал. Бродяга хотел было встать, но военный опустил ему на плечо руку, оставив его сидеть на табуретке. Громко звякнула консервная банка от тяжёлого дорогого жетона.

Офицер поскакал на выход, на ту сторону проспекта. Койт, дождавшись его ухода, тоже пошёл вперёд. Музыкант раздвинул складки ткани и снова начал их сжимать, наполняя тоннель музыкой. Койт догадался, что звуки издаёт вырывающийся наружу воздух, и ему подумалось, что надо не забыть спросить у Косты, как этот инструмент называется. А старый солдат закрыл глаза, слегка наклонился над инструментом и запел низким, почти утробнам голосом.

– А на фига переживать о том, что будет.

Запалят свечи , поцелуют молча в лоб.

В ладони вложат образки, и нам на груди

Медали кинут и положат в тесный гроб.

Он открыл глаза и заиграл гораздо громче, практически горланя. Койт остановился напротив.

– А на фига нам воевать за эту волю.

Мы этой воли не видали ни фига.

Идёт-гремит вперёд броня по чисту полю.

Мы на броне сидим, стреляем во врага.

А на фига мы проливаем реки крови.

Живым нам жизнью насладиться не дадут.

И охреневшие от страха и от боли

Мы прём толпой на вражий долбанный редут.

А на фига, скажи браток, они припёрлись.

Мы своего им ни черта не отдадим.

А смерть – фигня, о нас потом напишут повесть.

А будим живы, фигли нам, детей родим.

В левом кармане курточки у Койта лежал самый дешёвый, маленький жетон. Этот жетон попал к нему вместе с формой, очевидно принадлежа её бывшему владельцу . Когда пару раз Коста всё-таки заставлял стирать одёжку, Койт вынимал его и снова клал на место. И вот теперь, похоже, пришёл черёд с ним расстаться. Мелкий жетончик тихо звякнул по дну консервной банки. Бродяга поднял на мальчика глаза, и Койт понял, что он вовсе не такой старый, просто грязный и седой. И пахло от него перегаром. И, наверное, раньше он приходил в переход позже, ближе к вечеру, отлежавшись в своём убежище и протрезвев, поэтому Койт его ни разу и не видел. А теперь вот, наверняка, солдату некуда стало уходить, и он ночевал здесь же , на куске пенопласта.

– Ты кто? – спросил солдат, но Койт уже бежал прочь, на секунду задержав взгляд на плакатах с Дикими Островами. Картинки были на месте.

***

Койту нужно было срочно кое-куда забежать. Встреча с офицером давала о себе знать. Мальчишка нырнул под арку в квадратный колодец двора. Каждая стенка колодца представляла собой два подъезда жилого дома. Впрочем, жилым можно было назвать его с натяжкой. За весь год Койт так и не встретил здесь ни одной живой души, кроме вездесущих крыс и игнорирующих их тощих кошек. Дверь подъезда номер два как всегда была открыта настежь. Камера над входом была залеплена зелёной жвачкой. Сделал это не Койт. Койт опасался камер, не приближался к ним и на такой вандализм был неспособен. В подъезде широкая правая лестница вела наверх, к площадке с тремя квартирами, оборудованными серьёзной внешностью дверями, а левая лесенка уводила в полуподвал. Там справа была щитовая, о чём предупреждали молния и череп, а слева ещё одна дверка, обитая оцинковкой, снабжённая деревянной ручкой и совершенно нелепым архаичным замком, стягивавшим скобой ущки на двери и на косяке. Койт нашёл эту дверь полгода назад, холодной зимой. Он стоял, шмыгал носом, понимая, что открыть квартирку ну никак не получится. Случайно левая подошва его утлой обувки нащупала бугорок. Койт откинул коврик у двери и поднял ключ. С тех пор он стал частым посетителем этих апартаментов.