Самолет не снижался, и дядька Бэньи закричал в небо:

– Гляди, долетаешься у меня! Долетаешься!

Только Оглобля Си догадался, что это не птица, а японский самолет, который летит на бомбежку. Но Оглобля через слово нес глухомань, поэтому его предостережений никто не разобрал. А дядька Бэньи рассуждал так: говорят ведь, что японцы – коротышки, откуда у них возьмутся такие большие птицы? Деревенские прождали птицу целый день, но она так и не спустилась клевать их зерно. А когда на другой день полетела в обратную сторону, еще и обгадила деревню бомбами – грохот стоял такой, что горы качались. Дядьку Бэньи убило взрывом, снаряд оторвал ему челюсть и забросил на дерево, как будто дядька решил отхватить кусок от птичьего гнезда на ветке. Бэньи так и остался туговат на ухо – может, сказалась контузия, а может, испуг при виде залетевшей на дерево челюсти.

Во время той бомбежки погибло трое деревенских, а если считать отложенный взрыв, которым спустя тридцать лет убило маленького Сюнши (см. статью «Сокровище»), то всего погибших было четверо.

Можно посмотреть на эту историю под таким углом: если бы не бесовы клены, стали бы японские самолеты летать над Мацяо? Стали бы сбрасывать бомбы? В конце концов, вряд ли японцев могла всерьез заинтересовать какая-то горная деревушка. Без отмеченных на карте кленов японцы не полетели бы над Мацяо, не увидели, как внизу кричит и улюлюкает толпа деревенских, и приберегли бы эти бомбы для кого-нибудь поважнее.

Все случилось из-за двух кленов: четыре смерти и все истории, последовавшие за ними.

С той поры бесовы клены облюбовали окрестные вороны, и густые кроны то и дело взрывались хлопающей чернотой. Ворон пытались отвадить, бегали за ними с факелами, разоряли гнезда, но зловещие птицы упрямо возвращались и вновь разбивали свой лагерь на кленовых верхушках.

Из года в год Мацяо оглашал вороний грай. Говорили, на ветвях бесовых кленов в разное время повесились три женщины. Я почти ничего о них не знаю, слышал только, что одна покойница сначала отравила мужа, а после пришла к бесовым кленам и повесилась. Было это очень давно.

Я проходил мимо бесовых кленов, как мимо любых других деревьев, трав или камней, не обращая на них особого внимания. Я никогда не думал: вот они – создания, укрывшиеся в складках времени, мы даже не представляем, на что они способны, их ветви и листья копят в себе опасность, чтобы однажды она с грохотом прорвалась наружу и вынесла кому-то очередной приговор.

Иногда я думаю, что деревья отличаются друг от друга точно так же, как и люди. Гитлер тоже был представитель рода людского. И попадись он для изучения какому-нибудь инопланетянину, тот полистал бы свой инопланетный справочник и по внешним чертам, по способности к прямохождению и умению регулярно обмениваться звуками с представителями своего вида определил того как человека. И был бы прав. Найденные археологами дощечки ханьского времени с «Чускими строфами»[48] – это книга. И попади ханьские дощечки в руки какому-нибудь израильскому ученому, не владеющему китайским языком, при наличии достаточной эрудиции и сообразительности он смог бы установить, что перед ним китайская книга, просто опираясь на начертание иероглифов, материал дощечек и место их обнаружения. И тоже был бы прав. Но много ли проку в этих «правдах»?

И если мы скажем, что бесовы клены являются деревьями и относятся к роду Acer, много ли проку будет в этой истине?

У дерева нет сознания и свободы, присущих человеку, но подчас оно занимает не последнее место в запутанной сети причин и следствий, составляющих нашу жизнь. В таком случае одно дерево подчас может так же разительно отличаться от другого, как Гитлер отличался от Ганди, как «Чуские строфы» отличаются от инструкции к электробритве. И даже если мы вызубрим целый свод ботанических справочников, чтобы изучить какое-нибудь ничем не примечательное дерево, это окажется только началом нашего знакомства.