Деревня без старого дерева похожа на дом без родителей или на голову без глаз – с какой стороны ни посмотри, такой деревне будто не хватает сердцевины. И сердцевиной Мацяо были два старых клена. Все мацяоские пащенята когда-то вдыхали шелест их листвы, с молоком матери вбирали пение цикад в их кронах и хотя бы однажды разглядывали пугающие картины в причудливых очертаниях наростов на их коре. Бесовы клены не нуждались в догляде, и в хорошие времена деревенские о них даже не вспоминали, а если и вспоминали, старались обходить стороной. Зато клены охотно принимали под свою сень людей одиноких, шелестом листвы омывали их тоску, и из россыпи серебра, просеянной сквозь густые кроны, которое то плясало под ногами, то разбегалось в разные стороны, то струилось по земле, то возвращалось к своему истоку, сотворяли ясные, безоблачные сны.

Уже не дознаться, кто и когда посадил эти клены, деревенские старики ничего толком не рассказывали. А бесовыми их прозвали много лет назад, когда весь лес на горе погиб от страшного пожара, и только два клена остались невредимы – им даже листьев не обожгло. С той поры деревенские взирали на бесовы клены со всё возрастающим трепетом, а легенды о них множились день ото дня. Рассказывали, будто узлы и наросты на их коре напоминают силуэты людей – в ненастную погоду силуэты вырастают сразу на несколько чи, но, завидев человека, принимают прежние размеры. Ма Мин рассказывал совсем уж невероятные вещи: будто бы однажды он прилег отдохнуть под меньшим кленом, шляпу доули повесил на кленовый сук. Проснулся среди ночи от раскатов грома, посветил фонариком – а шляпа уже на макушке клена. Разве не чудеса?

Еще Ма Мин рассказывал, будто в молодости учился на художника. Однажды он решил зарисовать два старых клена, но после на три дня слег с лихорадкой, а правая рука так разболелась и опухла, что больше он к ним не подступался.

Если клены даже нарисовать не удавалось, в деревне и речи быть не могло о том, чтобы их спилить. И они росли все выше и выше, притягивая взгляды путников за несколько десятков ли. Правда, деревенские могли срубить кленовую ветку, обмотать ее красной тряпкой и повесить на ворота, чтобы отгонять злых духов, или вырезать из нее молитвенный барабанчик муюй[45] – говорили, такие обереги творят настоящие чудеса. Как-то раз начальство коммуны привлекло меня к проектированию ирригационных сооружений и отправило в уездный центр, чтобы скопировать там нужные карты и чертежи. Со мной поехал школьный учитель по фамилии Фань. И в засыпанном пылью архиве уездного управления водного хозяйства мы выяснили, что после 1949 года никто не занимался картографированием нашей местности, а все проектные работы выполнялись по военным картам, оставшимся от японцев. Эти черно-белые карты с масштабом 1:5000 были достойны самого Чжугэ Ляна[46], план одной небольшой коммуны занимал на них целое полотно. Высота отсчитывалась не от уровня моря, а от фундамента крепостной стены в районе Сяоумэнь[47]. Говорили, японцы заказали эти карты кому-то из предателей еще до начала войны, и тут поневоле восхитишься тем, насколько обстоятельно они готовились к наступлению.

И даже на старой японской карте в глаза сразу бросались два мацяоских клена – японцы специально обвели их красным карандашом. Учитель Фань со знающим видом сказал, что так они отмечали знаки воздушной навигации.

И я вспомнил, что мацяосцы в самом деле встречались с японскими самолетами. Бэньи рассказывал, что, когда это чудище впервые полетело над деревней, его старший дядька принял самолет за огромную птицу и закричал детям, чтобы насыпали во дворе зерна, а соседям велел тащить веревки – подманим ее и будем вязать!