– Да‑да, я понимаю, – поспешно кивнул Кошкин.

Приблизившись к скамейке, Рейнер скинул свой сюртук и укрыл плечи мальчика, быстро сказав ему что‑то. Мальчишка при этом разглядывал Кошкина.

– Вы полицейский? – с любопытством спросил он.

– Не совсем, – Кошкин присел на скамейку, – скорее, чиновник по особым поручениям.

– А‑а‑а… – в голосе мальчика чувствовалось разочарование. – А у вас пистолет есть?

– Только револьвер, к сожалению. – Кошкин даже улыбнулся этой непосредственности.

Потом, помедлив, вынул из‑за полы сюртука оружие, убедился, что курок не взведен, и дал мальчику.

– Здо‑о‑орово… – протянул тот, примеряя в руке увесистый револьвер. – Смит‑вессон?

– Нет, швейцарский наган[1], – просто ответил Кошкин, делая вид, что не удивился такому вопросу.

– А отчего не смит‑вессон? У смит‑вессона калибр ведь больше.

– Зато наган легче и надежнее, – всерьез начал рассуждать Кошкин. – И барабан у него на семь патронов, а не на шесть. А за счет того, что калибр меньше, выше скорость пули.

– Ясно… – Максим с еще большим уважением глядел на револьвер. – Просто у батюшки смит‑вессон тысяча восемьсот семьдесят первого года, вот я и думал, что он самый лучший…

Рейнер неловко кашлянул и уточнил, должно быть, чтобы оправдать наличие револьвера в доме:

– Брат держит оружие на всякий случай – он и обращаться‑то толком с ним не умеет.

Максим, догадавшись, наверное, что сказал что‑то лишнее, быстро отдал револьвер и притих. Но Кошкин поспешил их успокоить:

– Многие держат в доме оружие для безопасности – в том нет ничего предосудительного. Максим, твой дядя говорит, ты был на озере вчера вечером, – не спеша начал сыщик подбираться к главному вопросу. – Это правда?

– Правда, – нехотя согласился тот. – Только гувернеру моему не говорите, а то поедом заест.

Кошкин снова улыбнулся, мальчишка ему определенно нравился.

– Я вон там сидел, за камнем. Меня, наверное, никто не видел. И вдруг смотрю… я сначала вовсе не понял, что это такое… из калитки, что на участке графини, выползает что‑то. Черное, большое, горбатое – и к озеру… темно было очень.

Кошкин насторожился: уж не выдумывает ли мальчишка? Но, поразмыслив, понял, что при богатом воображении и в кромешной тьме запросто можно принять человека, волочащего по земле мертвое тело, за «черное, большое, горбатое».

– И что дальше было? – поторопил он.

Мальчик мялся и отчего‑то не желал рассказывать. Пока, наконец, не молвил, глядя в землю:

– Не знаю… я убежал.

Кошкин поверил в это не сразу, и, конечно, разочарованию его не было предела. Останься мальчишка на берегу, он наверняка разглядел бы, кто грузит тело в лодку. Хотя бы знал точно, мужчина это или женщина, – одного этого Кошкину было б достаточно. Ему хотелось окончательно исключить Раскатову из круга подозреваемых и начать спокойно работать.

Однако мальчик и сам ужасно стыдился своего побега, Кошкин посчитал нужным его успокоить и почти искренне воскликнул:

– Еще бы! Я на твоем месте сам побежал бы так, что только пятки сверкали.

– Вы бы не побежали – вы же взрослый, – с сомнением отозвался тот.

– По‑твоему, взрослые ничего не боятся? – хмыкнул Кошкин. – Я слышал, какие легенды ходят про ваше озеро…

В глазах мальчика снова загорелся интерес, и он недоверчиво спросил:

– Вы верите в чудище, которое здесь живет?

– Все может быть, – пожал плечами Кошкин.

Мальчик кивнул серьезно и по‑взрослому:

– А я его видел. Нет‑нет да промелькнет что‑то черное на дне – с валунов и особенно ночью, при луне, хорошо видно. Только того господина не чудище утащило – это был человек. Зря я убежал.

– Разглядел, кто это: мужчина, женщина?