– Сусловых‑то? Как же, знаю‑знаю. Родитель‑то ихний давненько уж Богу душу отдал, а матушка только зимою нонешней, царствие ей небесное. Так вы, Степан Егорыч, стало быть, знакомы с ними были?

– Отнюдь. Совершенно не знаком. Рассчитываю на вашу помощь в этом деликатном вопросе.

Видимо, самоуверенность, с которой говорил Кошкин, сделала свое дело, и сваха, еще сомневающаяся, стала все больше думать, что свадьба и впрямь удастся.

– А отчего же не помочь, коли люди хорошие? – прищурилась она. – Правда, когда о цене сговаривались, я несколько другое имела в виду, так что…

– Об этом не волнуйтесь, Матрена Власьевна, голубушка вы наша, – поспешила успокоить ее матушка Кошкина. – Главное, с девицею познакомьте. И поскорее бы.

– Ну… ежели о цене вопрос не стоит, то хоть завтра! – не менее уверенно, чем Кошкин, отозвалась та. – Я как раз с теткою вашей невесты знакома – вот прямо завтра и ждите приглашения на обед.

– Благодетельница вы наша! – совсем расцвела матушка. – Как же славно‑то, ежели завтра! Прикажете чай подавать? У нас и торт имеется – утром во французской кондитерской заказывали, на Невском.

– Да… – помялась сваха, – я бы еще и селедочки вашей откушала. Славная селедочка. Вот только с компотом‑то ее не очень хорошо…

– Может, тогда водочки? – Сваха застенчиво улыбнулась, позволяя себя угостить. – Это мы мигом организуем! Дуняша!..

Матушка никогда вслух не говорила о том, что хотела бы видеть сына женатым. Но вздохи, с которым смотрела она на маленьких детей, вскользь оброненные фразы и прочие незначительные детали заставляли Кошкина думать, что милости Платона Алексеевича матушка обрадуется куда больше его самого.

Но мать приняла это странно.

– А ты хоть мельком видел‑то эту сиротку, Степушка, хоть на картинке? – озабоченно спросила она, когда Кошкин впервые сообщил ей о намерении жениться. И, получив отрицательный ответ, добавила еще более странно: – Ну, может, конечно, и впрямь хорошая девица… тебе отказаться‑то хоть можно еще?

Однако со временем, пока ждали сваху, матушка успела свыкнуться, и теперь все мысли ее были о знакомстве с будущей невесткой.

Водочка была подана, и дамы только‑только успели чокнуться, когда колокольчик у входной двери зазвенел, обрывая разговор на полуслове.

– Это кто же в такой‑то час?.. – заволновалась матушка и с укором посмотрела на сына.

Действительно, для Кошкиных самым обычным делом было, что даже в те редкие дни, когда сына удавалось вырвать для семейного обеда, в дверь могли вот так бесцеремонно позвонить люди в форменной одежде и увезти его еще до подачи горячего блюда…

И матушкино предчувствие ее не подвело – через минуту в столовую ввалился Девятов.

– Bonsoir, belles dames[2], – Девятов, сняв шляпу, приторно улыбался и раскланивался почти что театрально. – Варенька, мое почтение… Степан Егорыч, могу я вас похитить на минуту?

Бормоча слова извинения, Кошкин принялся выбираться из‑за стола.

Матушка была мрачна – она ненавидела Девятова уже за то, что он всегда похищал ее сына, и, разумеется, не на минуту. А Матрена Власьевна, успев опрокинуть в себя рюмку водки, теперь довольно поморщилась и занята была только тем, что пыталась подцепить с блюда кусочек селедки, щедро присыпанный зеленью.

Кошкин силился по лицу и жестам Девятова разгадать: тот примчался, потому что Боровского задержали? Или потому, что Боровской сбежал?.. В любом случае что‑то определенно случилось: просто так бы его с семейного ужина не выдернули.

– Ну? Что? – едва прикрыв за собою дверь в столовую, набросился Кошкин с вопросами. – Нашли Боровского?