Его жалкая попытка свернуть лодку этого тяжёлого диалога в иное русло не увенчались успехом. Хадиджа по-прежнему молчала, застыв на нём свои холодные, как глубины северных морей, глаза. Ведь завиральность идей брата казалась ей сплошной тарабарщиной, и она убеждённо порицала его за беспутную, бредоугодную решительность.

–

Я буду молиться, – произнесла она почти шёпотом, – чтобы сон твой остался всего лишь миражом твоей больной фантазии.

Али принял угрюмое выражение лица и хотел было ей ответить, но та опередила его, добавив:

–

Говорят, что труд сделал из обезьяны человека, а телевидение, кажется, исправила это недоразумение. Я советую тебе поменьше смотреть телевизор и обратиться к психологу. И в отличие от тебя – я не шучу!

Али проглотил язык и отвесил челюсть. Никогда досель младшая сестра не позволяла себе таких колких речей, вальяжного тона и поведения в общении с ним. Кроткая и тихая Хадиджа куда-то вдруг исчезла, а вместо неё перед ним стояла особа, полная решимости, которая ничуть не стеснялась своих высказываний. С такой стороны сестру Али увидел впервые.

–

Я знаю, мои поступки кажутся тебе глупыми, – произнёс он примирительно, – и не поддаются логическому объяснению. Но, клянусь тебе, я меньше всего на свете захочу причинить боль родителям.

Хадиджа просияла в лице.

–

Но это одна моя правда, а вторая – то, что я никогда не смогу подавить в себе интерес к чему-либо. И своё упрямство.

Хадиджа вновь омрачилась. Его слова уже не на шутку начинали её раздражать.

–

Я осознаю, – взяв её за руку, продолжал Али, – тебе и всем уже надоели мои поступки. Признаюсь, что бываю порой просто невыносим, ну что тут поделаешь, я таким родился. Считай это моим дефектом.

Хадиджа молча смотрела на него как на безумца, а Али всё продолжал бредить, неся чехарду о своём сне и что он якобы уверен, что оно зеркало его будущего.

–

Какой же ты хлыщ, – вырвалось у неё из сердца. – Смотри, чтобы это упрямство не довело тебя до беды.

–

Ты меня что, проклинаешь? – спросил он в парах.

–

Нет, конечно! – амбой вставила та, не желая признаться себе в том, что в этот момент из глубин её сердца действительно вырвалось что-то колкое и затаённое, то, что не поддавалось описанию. – Просто напутствую.

Али небрежно выпустил её руку и, отступив на шаг, с непонятной дрожью на душе, не сказав больше ни слова, направился в сторону двери. Слова сестры не расстроили, а скорей напугали его.

–

Прошу, ничего не рассказывай маме и папе, – отворив дверь, попросил он глухо, – пожалуйста…

Смотря в его грустные глаза, Хадиджа заметила в них некую скованность и, поняв, что он стал узником собственных помыслов, молча направилась к выходу. Шагнув за порог, она обернулась к нему и произнесла укоризненно:

–

Али, моя любовь была ошибкой. Быть может, и твой сон окажется…

–

Пусть даже и так, – перебив её, отрезал он, – Но я имею право на ошибку. Имею!

Хадиджа испустила последний вздох отчаяния и посмотрела на брата как человек растроганный и рассчитывающий на то, что этой своей растроганностью она изменит решение другого человека.

Но Али остался непоколебим.

–

Надеюсь, – произнесла она неприязненно, – ты знаешь, что делаешь…

–

Спасибо за понимание, – иронично ответил Али, – Теперь ступай и готовься, как-никак бал впереди.

–

Знаешь, у меня пропало желание идти на него, – бесстрастно сказала Хадиджа.

–

Пожалуйста, не отказывайся, – взмолился Али, – если ты не пойдёшь, то родители начнут что-то подозревать.

Впервые в жизни Хадиджа взглянула на него с жалостью. Её сильный, волевой брат, которым она так гордилась, сейчас выглядел таким беззащитным, а чего стоил его умоляющий взгляд, который так и выпрашивал у неё милосердия. И это возымело в ней сочувствие, которое испытывает здоровый человек к неизлечимо больному.