– Тише, – прошипел юноша, оглядываясь. Он сунул Лаэлю в руку маленький, глиняный пузырек. – Выпей. Всё. Быстро! – Голос был сдавленным, торопливым. Лаэль, почти не соображая, подчинился. Горькая, вяжущая жидкость обожгла горло. Почти сразу жар в ногах стал спадать, сменяясь ледяным покалыванием. Силы, крохи, но вернулись. Он попытался встать, опираясь на дрожащие руки.

– Беги. В ту сторону, к барханам. Не оглядывайся… – начал было юный разбойник, но его слова оборвал резкий, злобный окрик:

– Эй, щенок! Что ты там копаешься с добычей?!

Тень накрыла их обоих. Над юношей стоял огромный воин в кольчуге, забрызганной кровью. Его лицо, покрытое шрамами, исказила гримаса ярости. В руке он держал тяжелую секиру.

– Предатель! Маленький крысеныш! – рявкнул воин. Юный разбойник оттолкнул Лаэля прочь, вставая навстречу гиганту. В его глазах не было страха, только горькая решимость и… усталость. – Беги! – успел он крикнуть Лаэлю в последний раз.

Меч взметнулся в воздухе – короткий, страшный взмах. Лаэль видел, как молния на стали сверкнула перед ним. Видел, как голова юноши, с еще открытыми, ясными глазами, отделилась от тела и упала в пыль с глухим стуком. Тело рухнуло рядом, из шеи хлынул фонтан алой крови, горячей и соленой на вкус долетевших брызг.

Лаэль замер. Мир сузился до этой отрубленной головы, до этих глаз, смотрящих в небо, до фонтана крови, орошающего пыль. Звук – рев захватчиков, ржание лошадей – пропал. Остался только оглушительный звон в ушах и ледяной вакуум внутри. Противоядие жгло в животе, давая силы, которых не было. Инстинкт, древний и дикий, пересилил оцепенение. Он рванулся с места, не видя пути, не думая ни о чем, кроме одного: прочь.

Он бежал. Мимо пылающих домов родного Ра-Хемаата. Мимо тел, знакомых и незнакомых. Мимо смеющихся лиц убийц. Бежал, спотыкаясь о камни, падая, снова вскакивая, гонимый призраками жертв. Бежал туда, где начиналась безжизненная ширь – в жадные, безмолвные объятия мертвой пустыни. За спиной оставался дым, кровь и последняя, бессмысленная жертва незнакомого юноши.

Впереди – только бесконечный раскаленный песок.

Лаэль не оглядывался. Оглянуться – значило увидеть это снова. Увидеть глаза матери, застывшие в немом ужасе. Увидеть пустоту там, где только что билась жизнь Менну. Он бежал от звуков насилия, от запаха крови и гари, от самого себя – слабого, беспомощного, не сумевшего защитить никого.

Колючий кустарник царапал руки и лицо, песок забивался в рот. Он вырвался за частокол, в открытую пустыню, где ветер гнал перед собой тучи пепла от пылающего Ра-Хемаата. Казалось, спасение близко.

Наступила ночь. Пустыня встретила его ледяным дыханием, но холод не мог проникнуть глубже кожи. Внутри все горело. Горело ненавистью, стыдом и немым воплем: Почему я жив?

Он посмотрел на пылающие вдали огни разбойничьего лагеря, на черный силуэт мертвого Ра-Хемаата. Сухие рыдания сотрясали его. Отец… Мать… Исида. Все кончено. Его мир, его мечты о славе, о Горниле – все обратилось в пепел за мгновение. Потом повернулся и пошел. На восток. В пустыню. Туда, где, по словам мертвого мальчишки, могли быть руины храма. И вода.

Юноша шел всю ночь, спотыкаясь о камни, падая, снова поднимаясь. Яд и боль гнали его вперед, смешиваясь с галлюцинациями. Ему мерещились лица убитых, слышались крики.

Солнце встало, беспощадное, выжигающее. Пустыня раскалилась. Песок жёг ноги сквозь разорванную обувь. Губы потрескались, язык распух. Сознание уплывало.

Прошёл второй день. Или третий. Время ускользало от него как вода через сито.

Он упал лицом в песок. Больше не мог. Пустыня победила. Последние мысли были о матери. Об Исиде. О девушке с тусклыми глазами…