Удар.

Беззвучный, оглушительный удар всего существа о новую твердь. Воздух ворвался в легкие с хриплым всхлипом – чужие легкие, меньшие, стесненные чем-то тугим у груди. Каждый вдох был усилием. Каждый выдох – стоном.

Он лежал на холодном песке. Но это было не его тело. Оно было… другим. Чужой груз, чужая хрупкость. Голова раскалывалась от остаточного гула и нахлынувшей волны новых, незнакомых ощущений. Ткань. Почти невесомое платье, обрамляющее о нежную кожу бедра. Волосы. Тяжелая, шелковистая масса, рассыпавшаяся по лицу, шее, цепляющаяся за губы – назойливые, чужие. Холод. Сквозняк, пробирающийся сквозь тонкую ткань, ласкал кожу, которая была не его кожей. Касание ветра вызывало мурашки – непривычные, тревожные.

Он попытался поднять руку – свою сильную, знакомую руку. Двинулась тонкая, бледная конечность в кружевном рукаве. Мускулы ответили с промедлением, сигнал прошел по чужим путям. Пальцы сжались в кулак – послушные, но странно слабые, лишенные привычной мощи. Он попытался встать, опершись на ладонь – и чуть не рухнул. Тело не слушалось. Центр тяжести сместился, колени дрожали, подол платья путался между ног. Головокружение схватило за горло.

Боль. Глубокая ноющая боль от укусов… эхом отдавалась где-то там, в покинутом теле. Здесь же была иная слабость – тотальная, изматывающая, и подкатывающая тошнота от диссонанса и остатков яда, все еще отравляющих прежнюю кровь. Сердце стучало под ребрами учащенно, мелко, как птичка в клетке – не его ритм, не его сила.

"Тэмис!" – хотел он крикнуть, приказать, потребовать. Из горла вырвался высокий, звонкий, женский визг. Звук собственного, но не своего голоса обжег его, как пощечина. Он захлебнулся им.

“Это сон. Кошмар. Проснусь сейчас в своей постели… в Ра-Хемаате…” – Безумная надежда вспыхнула и погасла. Он впился острыми ногтями (длинными, отполированными – ее ногтями!) в предплечье новой руки. Боль пронзила, острая и реальная. Нет. Не сон.

Холодный ужас, липкий и всепоглощающий, накрыл его с головой. Я – не я. Кто я? ЧТО Я?

Он отшатнулся, споткнулся о подол платья и рухнул на колени. Тело, чужое тело, предательски дрожало. Ярость, черная и бессильная, подкатила к горлу – ярость на эту женщину, на этот храм, на весь мир, на собственное бессилие. Но вырвался лишь сдавленный, жалкий всхлип. По щекам покатились слезы. Ее слезы. По ее щекам.

Сквозь слезы он увидел перед ним, у скалы, лежало… его тело. Израненное, грязное, дышащее прерывисто. Но глаза… глаза были открыты. И смотрели на него. Смотрели его глазами, но с совершенно чужим выражением – холодным, расчетливым, исполненным странного любопытства и… удовольствия.

– Ну вот, – прозвучал голос. Его голос, но с интонациями Тэмис, чуть хрипловатый от слабости, но невероятно живой. Тело Лаэля (тело, в котором теперь была Тэмис!) с усилием поднялось на локти. – Удобно устроился? – спросил(а) она(он) его(ее) новым голосом, и на губах мелькнула знакомая безжалостная улыбка. – Сиди тихо. Береги мое тело. Оно дорогое. – Она(Он) потянулась, с явным наслаждением ощущая работу мышц, пусть и израненных. – Я недолго. Найду оазис, вылечу этот… э… сосуд, и вернусь. Жди.

С этими словами она(он) встала(встал). Неуверенно, шатаясь от слабости, но с удивительной целеустремленностью. Посмотрел(а) на Лаэля (в своём теле) тем же изучающим взглядом. – Интересно… – пробормотал(а) и, развернувшись, заковыляла прочь, к темнеющим на горизонте руинам храма.

Лаэль (в теле Тэмис) остался один. Сидя у скалы в женском теле, в роскошных, чуждых ему одеждах, он смотрел вслед удаляющейся фигуре – своей собственной, но захваченной чужой волей. Чувство беспомощности, отвращения и дикого страха накрыло его с новой силой. Он обнял себя тонкими, чужими руками, дрожа. Он отдал свое тело колдунье. И теперь мог только ждать.