– Кто этот мужчина? – спросил Соколов, с трудом отводя взгляд от этих нарисованных глаз.

– Георгий Аркадьевич Степнов. Председатель совета директоров "РусИнвест Банка", – Залесский говорил теперь медленнее, словно каждое слово давалось ему с трудом. – Сегодня в семь вечера у него деловой ужин в ресторане "Олимпа". Там она его и встретит.

Что-то в его тоне заставило Соколова насторожиться. Не просто предсказание – предупреждение. Он снова посмотрел на рисунок. Теперь ему показалось, что женская фигура за спиной банкира стала чётче, словно проявляясь из тумана. Или это просто игра света?

"Посмотри на факты, – привычно напомнил себе следователь. – Проверь информацию."

– Откуда вы это знаете? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал буднично, по-деловому. Словно обычный допрос, каких были сотни.

Залесский поднял голову. В тусклом больничном свете его лицо казалось маской, вылепленной из белого воска. Только эти невозможные чёрные глаза жили своей жизнью.

– Я вижу это. Как видел остальных, – он говорил тихо, но каждое слово, казалось, эхом отдавалось в прохладном воздухе палаты. – Сначала – расплывчато, потом все чётче. Словно настраиваешь старый телевизор: помехи, шум, а потом – идеальная картинка.

Он умолк, глядя куда-то сквозь стену. Соколов заметил, как дрожат его пальцы, комкая край больничной рубашки.

– Я пытался их предупредить, – продолжил Залесский после паузы. В его голосе прорезалась горечь. – Звонил им, писал письма. Но они не верили. Или не успевали поверить.

"Письма?" – Соколов напрягся. Это была новая информация, которой не было в материалах дела. Он мысленно сделал пометку проверить почту пропавших.

Залесский вдруг резко встал. Движение получилось таким стремительным, что Краснова невольно отступила на шаг. Но пациент просто подошел к стене с рисунками.

Соколов шагнул ближе. То, что издалека казалось хаотичным нагромождением набросков, вблизи оказалось тщательно продуманной схемой. Рисунки подземных помещений складывались в единый план: коридоры, залы, лестницы… Некоторые листы были исчерчены странными символами, похожими на древние руны.

– Это под "Олимпом", – Залесский провел пальцем по одному из рисунков. Его прикосновение оставило на бумаге темный след – графитовая пыль. – Старые подвалы купеческого особняка. Здесь они собирались. – Палец скользнул ниже, к большому круглому залу в центре схемы. – Здесь проводили свои ритуалы.

Он замолчал, все еще касаясь рисунка. Соколов заметил, как по бумаге пробежала легкая дрожь – словно от сквозняка, которого не было в закрытой палате.

– В 1723 году я… – Залесский запнулся, сглотнул. – То есть, один человек… попытался их остановить.

Что-то в его голосе изменилось. Он больше не казался помешанным, говорящим о своих видениях. Теперь он говорил как свидетель. Как человек, вспоминающий реальные события.

"Но это невозможно", – напомнил себе Соколов.

– Что случилось? – спросил он вслух.

Залесский обернулся. По его лицу скользнула странная улыбка – не безумная, но бесконечно усталая.

– Он проиграл, – просто сказал он. – Его убили. Но перед смертью он успел произнести клятву. Поклялся, что вернется и закончит начатое. – Он развел руками, словно демонстрируя себя. – И вот… я здесь.

– Вы говорите так, будто были там, – заметил Соколов, внимательно наблюдая за реакцией пациента.

За годы работы следователем он научился распознавать ложь. Выдуманные истории всегда имеют характерные признаки – слишком гладкие, слишком последовательные. В них нет той шероховатости, которая присуща реальным воспоминаниям. Но рассказ Залесского был другим. В нем чувствовалась та особая достоверность, которая бывает только у рассказов очевидцев.