– В каком смысле?

– Увидите сами.

Мы пытались понять, откуда он берет информацию, – продолжала Краснова, просматривая медицинскую карту. – Доступа к телевидению у него нет, газет не читает. Интернетом не пользуется. Но рисунки… – она покачала головой. – Каждая деталь совпадает. Вплоть до царапины на часах Махотина и сломанной запонки Климова.

– А что говорит сам пациент?

– В том-то и дело… – она захлопнула папку. – Он описывает не только то, что было перед исчезновением. Он рассказывает, что происходит с ними сейчас. Говорит, что видит их… "застывшими во времени", так он это называет. И с каждым новым рисунком становится все более беспокойным. Твердит, что времени остается все меньше.

Они поднялись на третий этаж. Здесь коридор был уже, а двери – массивнее. У входа в отделение дежурил санитар.

– К Залесскому, Петр, – кивнула ему Краснова.

Санитар отпер решетчатую дверь, пропуская их внутрь.

– Как он сегодня? – спросила доктор.

– Спокойный. Рисует что-то, как обычно.

Они остановились перед дверью с номером 237. Через небольшое окошко Соколов увидел молодого мужчину, сидящего на кровати. Бледный, измождённый, с всклокоченными тёмными волосами – он сосредоточенно работал над каким-то рисунком.

– Помните, я говорила про странности? – тихо произнесла Краснова. – Смотрите внимательно на его глаза.

Словно услышав её слова, Залесский поднял голову. Соколов невольно отшатнулся – глаза пациента были абсолютно чёрными, без белков. Как две бездонные ямы.

– Это… линзы? – спросил он.

– Нет. Мы проверяли. И анализы ничего не показывают – физиологически его глаза совершенно нормальные. Просто… такие.

– Давно они у него такие?

– С того момента, как начал рисовать пропавших. Говорит, что "тени открыли ему глаза".

Краснова достала ключ.

– Готовы?

Соколов кивнул, и она отперла дверь.

Залесский даже не поднял головы, когда они вошли. Он продолжал рисовать, быстрыми уверенными движениями водя карандашом по бумаге. В палате было прохладно и непривычно чисто для психиатрического отделения – ни следа обычного больничного беспорядка. Единственным признаком того, что здесь кто-то живёт, были рисунки, покрывающие почти всю стену напротив кровати. Десятки листов, приколотых кнопками, – лица, схемы, наброски подземных помещений.

Соколов невольно поёжился. За годы работы в убойном отделе он повидал немало жутких вещей, но было что-то особенно тревожное в этой стерильной палате с её бумажными призраками на стенах. Казалось, все эти нарисованные люди смотрят на него, безмолвно требуя чего-то.

"Бред какой-то", – мысленно одёрнул он себя. Нельзя позволять воображению брать верх. Факты – вот что важно. А факты говорили, что перед ним всего лишь душевнобольной с талантом к рисованию.

– Михаил, к вам пришли, – мягко произнесла Краснова.

– Я знаю, – ответил он, не отрываясь от рисунка. – Следователь Соколов, тридцать девять лет. Не спал тридцать шесть часов. Пьёт слишком много кофе. – Карандаш замер на мгновение. – И опоздал.

По спине Соколова пробежал холодок. Он машинально облизнул пересохшие губы, чувствуя горький привкус последней чашки кофе. Откуда этот человек мог знать такие подробности? Совпадение? Удачная догадка? Или…

"Нет, – оборвал он себя. – Никаких "или". Наверняка Краснова рассказала ему обо мне. Или он действительно просто наблюдательный – помятый костюм, круги под глазами, запах кофе…"

– Опоздал куда? – спросил Соколов, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все сжалось от необъяснимого предчувствия.

Залесский наконец поднял голову. Его чёрные глаза, казалось, смотрели сквозь Соколова, прямо в душу. В тусклом больничном освещении они казались двумя провалами в бесконечную тьму. Соколов попытался отвести взгляд, но не смог – было в этих глазах что-то гипнотическое, затягивающее.