Скиталец Войн. Книга 1 Кира Сакураги

Запах крови и влажной земли висел в промозглом воздухе, густой и сладковатый, смешиваясь с привкусом гари и чего-то неосязаемо-горького. Поле битвы под городом Кавасаки остывало. Небо на западе кровоточило последними, багровыми лучами заходящего солнца, прежде чем погрузиться в чернильную, беззвездную ночь. Тысячи тел, искалеченных и безжизненных, лежали повсюду – самураи в порванных доспехах, асигару в истрепанных кимоно, крестьяне, набранные силой. Смерть расстелила здесь свой широкий ковер.

Джин шел по этому ковру. Не спеша, с холодной отстраненностью, ставшей его второй натурой. Его соломенная шляпа-коническая шляпа (дзингаса) низко надвинута на глаза, скрывая взгляд от остального мира, или, возможно, скрывая мир от своего взгляда. Плащ из грубой ткани наброшен на плечи, меч на бедре – его единственный спутник и вечное бремя. Он не мародер, не участник этой битвы. Он – скиталец. Один из тех, кто появляется *после*.

Но не только плоть лежала здесь. Для Джина поле битвы никогда не было просто мертвой землей. Оно *жило*. Жило отголосками ярости, отчаяния, страха и предсмертной боли. Жило *душами*.

Вот они. Поднимаются из остывающих тел, колеблются над лужами крови, цепляются за сломанные копья и брошенные знамена. Юрэй – призраки умерших насильственной смертью. Неясные, полупрозрачные фигуры, лишенные четких черт, с лицами, искаженными последним криком или гримасой ужаса. Некоторые бесцельно блуждали, потерянные в своем собственном кошмаре. Другие сжимали несуществующее оружие, пытаясь продолжать бой. Третьи просто "стояли", оцепенелые, не в силах осознать конец.

Это было его проклятие. Или дар? Он сам не знал. С тех пор, как его клан был уничтожен, с тех пор, как он остался единственным выжившим среди пепла и криков, граница между миром живых и миром мертвых для него истончилась. Он видел их. Чувствовал их. Их эмоции, их боль, их духовную энергию, которая медленно рассеивалась в воздухе или, что хуже, сгущалась, притягивая нечто еще более темное.

Джин остановился. Перед ним, склонившись над трупом самурая, копошилась группа низших Ёкаев – мелких, мерзких тварей, напоминающих гибрид насекомых и грызунов, которые питались остатками духовной энергии, как стервятники – плотью. Они были неприятны, но обычно не опасны для тренированного воина. Однако среди них витал один Юрэй – самурай, чей гнев еще не остыл. Его фантомная рука сжимала обломок катаны, и он стонал, не в силах успокоиться. Ёкаи раздражали его, словно мухи.

*Жажда.*

Джин почувствовал знакомый толчок. Не в животе, а где-то глубже, в самой сути его существа, связанного с мечом. *Юрэй-кири*. Меч-Разрушитель Духов. На бедре он казался обычным, слегка изогнутым клинком в простом ножны. Но Джин знал его истинную природу. Он был выкован не только для плоти и стали, но и для духа. И он был *голоден*. Голоден до энергии тех самых душ, которые Джин видел.

Джин медленно опустил руку к рукояти. Деревянная оплетка ощущалась теплой, почти живой под пальцами. Вынимая меч из ножен, он не услышал обычного свиста стали – лишь низкий, почти неслышный *гул*, который отдался прямо в его костях. Клинок *светился* тусклым, призрачным сиянием в сгущающейся темноте. Это был не свет, а скорее *отсутствие тьмы*, создаваемое поглощаемой им энергией.

Юрэй самурая заметил его. Или, возможно, почувствовал меч. Его бесформенное лицо повернулось к Джину, издавая звук, похожий на скрежет камня о камень. Ёкаи разбежались, почуяв мощную, чуждую им энергию.

Джин не испытывал ненависти к призраку. Только усталость. Усталость от нескончаемого цикла насилия, порождающего еще больше насилия, еще больше духовной боли. Он поднял Юрэй-кири. Клинок завибрировал, его голод нарастал.

Одним плавным движением, отточенным бесчисленными часами тренировок, когда-то он был *настоящим* самураем, Джин сделал шаг и выполнил короткий, точный удар. Это был не удар, убивающий плоть. Это был удар, рассекающий *сущность*. Клинок прошел сквозь Юрэй, словно через туман.

*Всплеск.*

Это было похоже на взрыв эмоций и ощущений внутри разума Джина. Гнев самурая, его страх перед смертью, его преданность лорду, его последняя мысль о доме – все это хлынуло в Джина через меч. Это было болезненно, как удар, и ошеломляюще, как наводнение. На мгновение Джин увидел мир глазами самурая: яркие цвета дня, лицо командира, тепло рисового поля… а затем чернота.

Дух самурая не кричал. Он просто… *распался*. Его форма развеялась, а тусклое сияние Юрэй-кири стало чуть ярче. Меч *насытился* крупицей энергии, но голод не исчез. Он лишь стал менее острым, временно.

Джин опустил меч. Ощущения от самурая медленно утихали, оставляя после себя лишь горькое послевкусие утраты и бессмысленности. Это была цена использования Юрэй-кири. Каждый раз, когда он рассекал духа, он поглощал его боль, его воспоминания, его бремя. Меч давал ему силу, но медленно отравлял его душу.

Он вложил Юрэй-кири обратно в ножны. Гудение стихло, но связь осталась. Связь с мечом. Связь с миром мертвых.

Ночь окончательно опустилась на поле битвы. Юрэй продолжали свои бесшумные странствия. Ёкаи снова начали копошиться. Джин стоял среди них, призрак среди призраков, живой, но отмеченный смертью и духами. Войны людей создавали эти духовные бури, и он, Скиталец Войн, был обречен идти по их следам, неся на себе вес обоих миров.

Его путь лежал дальше. Всегда дальше. От одного поля смерти к другому.

Глава 1: Путь Ронина

Дорога была старой. Выбоины и колеи помнили шаги поколений, повозки торговцев, сапоги солдат. Сейчас она петляла между холмами, поросшими густым, местами уже осенним лесом, чьи кроны шелестели под порывами холодного ветра. Листья падали медленно, словно не желая расставаться с ветвями, но все же уступая неизбежному. Как и многое в этом мире.

Джин шел. Просто шел. Шаг за шагом, мерно и неуклонно. Не было цели в конце пути, кроме как отдалиться от того, что было позади, и приблизиться к тому, что еще не настигло. Его фигура в простеньком дорожном плаще и соломенной шляпе сливалась с пейзажем – еще один элемент этой увядающей осени. На боку висел меч в скромных ножнах – Юрэй-кири. На первый взгляд, обычная катана ронина, не имеющая ни знаков отличия, ни богатого убранства. Лишь Джин знал, что скрывается под этой скромностью.

Воздух здесь был чище, чем над недавними полями битв, но даже в этой относительной глуши он ощущал *присутствие*. Невидимые обычным глазом, тонкие, как дымка, следы остаточной энергии. Отголоски страха, печали, иногда – мимолетного гнева. Они цеплялись за старые деревья, вились над камнями, словно паутина, улавливая отголоски прошлых несчастий – засады, стычки, горе. Для него мир никогда не был просто землей и деревьями. Он был полотном, по которому текли невидимые потоки эмоций и духовной энергии, оставленной живыми и мертвыми.

Быть ронином в Ямато Эпохи Воюющих Провинций означало быть никем. Или кем угодно – в зависимости от того, кто на тебя смотрел. Для крестьянина – потенциальный грабитель или, редко, защитник. Для самурая даймё – бродяга без чести, которого можно прогнать или использовать. Для Ёкаев и духов – просто еще одна душа, идущая по их земле. У него не было лорда, которому он приносил бы клятву, не было дома, куда он мог бы вернуться. Свобода? Возможно. Но это была свобода без якоря, холодная и тяжелая.

Он питался тем, что мог добыть – пойманной рыбой в ручье, горстью риса из мешка, который он нес. Спал под звездами, если погода позволяла, или в заброшенных хижинах, если находил таковые. Постоянная настороженность стала инстинктом. Не только к бандитам или вражеским патрулям, но и к тому, что могло притаиться в тенях, за пределами обычного восприятия.

Мысли редко задерживались на чем-то одном долго. Они были как странники, проходящие через его разум: обрывки воспоминаний о днях, когда у него было имя, клан, цель; горькая ирония его собственного имени, Джин "Человечность", в мире, который, казалось, позабыл о ней; тяжесть меча на бедре.

Юрэй-кири. Его проклятие и его единственная сила. Он чувствовал его даже сейчас, просто идя по дороге. Небольшое, постоянное *давление*. Словно невидимая рука сжимала его изнутри. Меч не просто висел на поясе, он был привязан к нему на более глубоком уровне. Его жажда была пассивной, но постоянной. Она тихо гудела в его сознании, отзываясь на тени душ, которые он видел.

Он помнил день, когда это началось. День, когда все было разрушено. Пепел. Кровь. Крики, которые не умолкали, даже когда смолкали живые голоса. И меч… Как он попал к нему? Детали были расплывчаты, болезненны для воспоминаний. Был ли он всегда таким? Или стал таким *тогда*? Он не знал наверняка. Знал лишь, что с того дня он видел *их* и чувствовал *его* голод.

Каждый раз, когда он обнажал Юрэй-кири против духа или Ёкая, он платил. Меч пил их сущность, становясь сильнее, но в ответ вливал в Джина их последние мгновения – страх, боль, ненависть. Иногда, если дух был силен, он получал фрагменты их жизни, их воспоминаний. Это было как тонуть в чужом кошмаре. Это делало его тяжелее, мрачнее, еще больше отрывало от мира живых.

Он не искал сражений. Избегал деревень, где мог быть призван для помощи. Избегал городов, где царила суета, заглушающая, но не искореняющая духовные следы. Он был скитальцем, и его путь вел туда, где войны оставляли свои самые глубокие шрамы – не только на земле, но и на душе Ямато.