Один из раненых солдат, оказавшийся у переднего края, жалобно звал своих, не в силах даже приподняться. Волна атакующих уже схлынула, теперь он был ближе к врагам, и только каким-то чудом ни одна пуля ещё не уложила его окончательно. Внезапно среди отступавших произошло какое-то замешательство, и мужчина в офицерской форме, а с ним двое рядовых, пригнувшись, бегом бросились назад, к раненому.

– Наши убьют их, – прошептала подруга Умут, глядя, как трое отчаянных чужаков зигзагами перебегают по полю, приближаясь к траншеям, откуда вовсю палили пулемёты и винтовки. Двое пехотинцев в передовой траншее метнули в бегущих гранаты, но расстояние было слишком велико, и взрывы не задели ни спасателей, ни раненого. Троица оказалась возле солдата, товарищи подхватили его, и на какой-то миг все четверо скрылись в одной из воронок. Затем появились вновь: рядовые тащили на плечах раненого, офицер с револьвером в руке прикрывал отход.

Снова воронка, снова на гребне, затем за кучей земли – и офицер, вдруг резко развернувшись на ходу, упал спиной на возведённую снарядом насыпь. Его товарищи замешкались, но мужчина что-то крикнул им, сердито махнул рукой, и попытался приподняться, чтобы перевалиться через кучу земли в воронку. Рядовые, повинуясь приказу, быстро удалялись, неся потерявшего сознание товарища, а со стороны противника несколько человек, поднявшись из траншей, перебежками бросились на помощь командиру, пока остальные пытались прикрыть их манёвр перестрелкой. Ещё одна пуля попала в офицера – на этот раз в плечо; он вскрикнул, от боли выругался на чужом языке, и вдруг усмехнулся, зло и горько.

В этот момент Умут узнала в нём того самого молодого человека, который когда-то давно – кажется, в прошлой жизни – купил для неё в магазине игрушек плюшевого клетчатого льва.

Девушка не помнила, как выскочила из траншеи и бросилась бежать по полю, пригибаясь под всё усиливавшимся перекрёстным огнём, спотыкаясь на кочках и ямах. Спасателей, пытавшихся пробраться к вражескому офицеру, частью подстрелили, частью загнали обратно, и теперь с другой стороны поля тоже палили вовсю, не боясь угодить по своим. Мужчина лежал ничком у подножия насыпанного взрывом бруствера, упрямо сжимая в руке револьвер. Увидев приближающуюся фигуру в чужом мундире, он было прицелился, но, удивлённый, опустил оружие, заметив широкую белую нарукавную повязку с красным полумесяцем, и распознав в чужаке девушку.

Умут слышала, как что-то кричали ей вслед подруги, а затем обрывки команд, которые отдавал резкий хриплый голос юзбаши – и огонь со стороны своих стал быстро стихать. В ответ в траншеях противника замолкли винтовки и пулемёты: видимо, с той стороны в бинокль тоже рассмотрели знаки медицинских служб. Над полем боя повисла напряжённая тишина, а худенькая девичья фигурка тем временем добралась до раненого и упала на колени рядом с ним.

– Потерпи, сейчас, – не задумываясь, понимает ли он, попросила Умут, закусив от волнения губу и торопливо доставая из сумки бинты. Мужчина, до того беспокойно косившийся на внезапно замолчавшую полосу вражеских траншей, вдруг пристально всмотрелся в лицо девушки:

– Кто ты?

Затрещал разрываемый пакет с бинтом. Тёплые карие глаза раненого встретились с прозрачно-серыми, словно зимние волны в проливе, глазами сестры милосердия.

– Умут.

– Маленький львёнок… – мужчина прикрыл глаза и улыбнулся знакомой доброй улыбкой, так не похожей на давешнюю горькую усмешку. – Умут… По-нашему Надежда, значит… – добавил он на незнакомом ей языке.