– Да!

Заулыбался ещё шире, обнял её и, целуя, произнёс:

– Мне хотелось придумать для тебя самый лучший новогодний подарок. Удалось?

Она легонько поцеловала его в ответ и мягко отстранилась.

– Удалось. Только… – женщина замялась, затем, словно решившись, быстро произнесла. – У меня для тебя тоже подарок.

– Да. Твой ответ! – мужчина рассмеялся, но, видя, как глаза её вновь наполняются слезами, резко посерьёзнел. – Что случилось?

Вместо ответа она осторожно взяла его широкую ладонь, и легонько положила себе на живот. Мгновение-другое мужчина непонимающе смотрел на сплетение их рук, потом медленно поднял на неё ошеломлённый взгляд. Вопрос от волнения повис в воздухе недосказанным, и прозвучал тихо, как вздох:

– Ты?..

Снежные хлопья бесшумно падали на кованые завитушки балконных перил и ажурные опоры козырька над парадной дверью, из больших полукруглых окон мансарды с частым мелким переплётом в зимний вечер пробивались тёплые жёлтые лучи света. На широком подоконнике сидели, обнявшись, двое: женщина в полудрёме склонила голову на плечо своего мужчины, он гладил её волосы, и на губах у обоих блуждала лёгкая счастливая улыбка. Дремал под снегопадом старый Дом, дремали каменные совки под карнизом крыши, а по всем квартирам, лестницам и холлу плыл смолистый, ни с чем не сравнимый дух рождественской ели – и мандаринов.

Адмирал вздохнул и посмотрел в окно. На рейде стояли корабли: торговые гражданские, с забитыми товарами трюмами, суетой докеров и матросов; мощные военные, с закрытыми сейчас пушечными портами и мерным шагом часовых; рыбацкие лодки со свёрнутыми латаными парусами и валиками сетей вдоль бортов.

С противоположной стены на адмирала грозно взирал его собственный портрет, написанный в зените славы: прекрасно сидящий мундир, грудь которого покрывали многочисленные ордена и медали; строгая выправка, юношеская осанка – хотя на портрете ему было уже за сорок. И смелый решительный взгляд. Каждую из своих наград он заслужил в боях, заслужил честно, между свистом пуль и ядер, среди брызг солёной воды и такой же солёной крови. Он так же смело, как когда-то на художника, смотрел в своё время на стены вражеских бастионов, неприятельские суда и лезущие через борт абордажные команды.

Теперь награды стали лишь тяжёлым и, в общем-то, никчёмным грузом, клонящим к земле. Бархатные коробочки покоились в трюмо, и редко-редко, в дни самых больших праздников, ордена и медали извлекались, и вешались на парадный камзол. Адмирал был уже стар, давно не выходил в море. Правительство рассчиталось с ним пенсией, по строго установленным расценкам: «медаль за…» – столько-то монет, «орден имени…» – ещё столько-то. Прежние друзья либо давно лежали в могилах (те, кто дожил до спокойной смерти в своей постели), либо жили далеко, и видеться с ними случалось редко. Адмирал сделался никому не нужен, кроме жены, дочери, да старой супружеской пары, которая много лет тому назад, сразу после свадьбы, была принята в их дом на место дворецкого и экономки.

Он вздохнул и прикрыл глаза, словно сдерживая слезы. Так было немного легче: так исчезали и словно переставали существовать корабли на рейде, серые, потемневшие от времени бастионы, причалы, докеры, матросы и кружащиеся в небе чайки. Так чуть меньше болело сердце, оставшееся молодым, и рвавшееся туда – вопреки ощущениям немощного дряхлого тела, которое отказывалось служить на капитанском мостике так же стойко, как в былые времена.

* * *

– Ты не забыл, что сегодня у нас обедает гость?

Жена была намного младше его, и даже в свои годы всё ещё слыла очаровательной женщиной, сохранившей остатки былой красоты. Она сумела постареть с достоинством, в отличие от многих других дам, по-прежнему использовавших целые пласты румян и туши – с каждым годом всё более толстые – чтобы выглядеть если и не молодыми, то хотя бы «почти-почти». Супруга адмирала держалась с природным изяществом, и в облике её было что-то такое, что говорило об огромной внутренней силе.