Она никогда не жаловалась. Когда приходилось месяцами ждать мужа из походов, и когда потом его нужно было выхаживать – измолотого в очередном бою, попавшего под картечь, шальную мушкетную пулю или удар абордажного топора. Или свалившегося после тропической лихорадки, отравленного протухшей, застоявшейся водой из «пресного запаса судна», или той дрянью, которую правительственные поставщики именовали «вяленым мясом» и «солёной рыбой». Она никогда не жаловалась. Любила ли? Да, по-своему любила. Но никогда не могла разделить его любовь к морю. Оно всегда оставалось для неё чужим и враждебным.

– Гость? Этот мальчишка? – недовольно буркнул адмирал. Он всегда напускал на себя вид ворчуна, хотя, в сущности, хорошо относился к ухажёру дочери – молодому капитану фрегата «Лань».

– Я тебя прошу!

– Выйду во вчерашнем галстуке.

– Я прошу тебя!!!

– Ладно, ладно…

Адмирал принялся повязывать галстук у зеркала, краем глаза следя, как жена, недовольно тряхнув головой, вышла из комнаты.

– Мальчишка, – проворчал он, но всё же взял свой «выходной» монокль, и тщательно разгладил пышные усы.

За обедом говорили, разумеется, о войне. Война гремела где-то далеко, и доносилась до города тревожными, либо восторженными – смотря по положению фронтов – заголовками газет. «Лань» уходила во втором часу ночи, с третьей эскадрой Южного флота. Уходила в туманную даль, туда, где тонули корабли, и форты на высоких скалах щетинились дулами пушек в дымной завесе. Десять фрегатов, дюжина малых вспомогательных судов, три тысячи матросов и четыре тысячи солдат десанта, не считая всяческих грузов военного назначения.

Хозяин дома слушал молча, потягивая вермут, и с прищуром глядя на ухажёра дочери.Молодой капитан был горд, и долго рассказывал дамам, как быстро закончится эта война, когда в военные действия вступят третья Южная, а с ней вторая и четвёртая Западные. Цепь каких-то островков, пять разбросанных на них городишек и центральный порт – работы на две недели, не больше. А там триумф, победа, новые звания и награды.

Адмирал, скрепя сердце, благословил их помолвку три месяца тому назад, но теперь что-то не давало ему покоя. То ли самоуверенность капитана, то ли восторженные взгляды жены и дочери. Адмирал вспоминал собственную молодость, но готов был поклясться, что никогда, никогда он не выглядел так глупо, как теперь этот птенец, который едва научился махать крылышками, а уже возомнил себя вольной птицей. В старой Академии им, вместе с морскими науками, вдалбливали уважение. Уважение к морю, уважение к делу, уважение к врагу. Похоже, с тех времён многое поменялось, и врага теперь принято унижать – в газетах, словах, и, если повезёт, на деле. А потом удивляться, что враг начинает при случае платить тем же.

– А не могут ли они сами прийти сюда? – спрашивала невеста.

– О, исключено! Город прекрасно защищён, им не прорваться через береговые укрепления, к тому же в гавани всегда множество военных судов – это просто самоубийство! Блокировать порт? Даже случись подобное, мы легко разорвём осаду.

И вновь дамы слушали, и вновь адмирал молча пил маленькими глотками вермут, и через дым сигары с прищуром рассматривал молодого речистого капитана.

* * *

Не помогли ни береговые укрепления, ни суда в гавани. Неприятель ворвался лихо, с ходу отрезав и начисто истребив гарнизон форта на скалистом острове – выдвинутый от города передовой дозор. Пока с маяка погибавшего форта отчаянно сигнализировали порту, вражеские фрегаты были уже у входа в бухту. У причалов и на набережной начался ад.

Ядра рвались повсюду, картечь щедро осыпала суетящихся людей, и на камнях, на белёных стенах портовых зданий, на палубах, расцветали мелкие капельки крови. Из третьей эскадры, так и не успевшей покинуть гавань, три фрегата сразу пошли ко дну. Ещё два предприняли отчаянную самоубийственную попытку прорваться, и погибли на середине бухты.