Так продолжалось лет десять, пока странная эта волна не пошла на спад. Улица к тому времени изменилась: пропали маленькие огороженные палисадники, взамен них устроили общую аллею из молоденьких каштанов. Дома кое-как подлатали и отремонтировали, да и жильцы успели несколько раз смениться. Дикая гомонящая орда исчезла, будто туманный морок с болот, а на её место в коммуналки въехали рабочие и служащие. В бывшем кабинете архитектора теперь жил слесарь с механического завода, с миниатюрной, тихой и хозяйственной женой, да двумя сыновьями, только-только поступившими в начальную школу. Гостиную, хозяйскую спальню и примыкавший к ней будуар занял какой-то важный то ли завмаг, то ли завсклад. В одной из комнат мансарды обитала молодая семья, в другой – старушка-библиотекарь с дочкой, студенткой медицинского института. Комнаты прислуги отошли сапожнику с многочисленным семейством, державшему мастерскую тут же, в подвальном этаже дома, и дворнику, который среди прочего следил, чтобы отопление исправно работало даже в самый лютый мороз.

* * *

Дом постепенно свыкся с новыми людьми, и уже не пакостил им исподтишка хлопаньем дверей и окон, скрипом половиц и ночными шорохами. Конечно, теперь никто не подавал в библиотеку чай с корицей, и не забывал на подоконнике мандариновые корочки, но в комнатах снова стало тепло и уютно, снова зазвучали спокойные голоса, зазвенел детский смех. На смену газовым фонарям и керосинкам пришли электрические лампы под широкими зелёными абажурами. На чердаке новые жильцы устроили голубятню, и лишь изредка Дом, дремлющий на солнышке и грезивший о прошлом, с интересом присматривался к своим обитателям – когда кто-нибудь из них словом или поступком повторял вдруг прежних хозяев.

Жизнь снова пошла своим чередом, хотя взамен квартального по улицам теперь ходили милиционеры, на месте прежней булочной помещался магазин под вывеской «Продукты», а в церкви, где с колокольни давно сняли колокола, располагался склад швейной фабрики. Дом опять провожал прежних жильцов, встречал новых, запоминал маленькие радости и печали, достижения и неудачи. Наблюдал, как сыновья слесаря, всё свободное время проводившие в маленькой голубятне на чердаке, мастерили модели самолётов, и мечтали о небе – и как в старших классах, бросив школу, они стали курсантами сперва аэроклуба, а потом и лётного училища. Как серьёзная, всегда сосредоточенная на учёбе, дочь библиотекаря получила красный диплом, и уехала далеко на восток, на самый край большой страны, чтобы спустя годы вернуться начальником военно-санитарного поезда в родной Город, вновь ставший линией фронта. Как подбирал первые незатейливые мелодии на вырезанной дедом дудочке один из младших сыновей сапожника – ему, потерявшемуся в эвакуацию, и лишь через много лет после войны вновь отыскавшему родных, суждено было стать знаменитым композитором.

* * *

Дом не любил вспоминать военные годы: всякий раз жалобно поскрипывал половицами, заходился мелкой дрожью, так что тихонько начинали дребезжать оконные стёкла, будто по улице проехал тяжёлый грузовик. Город, ставший на два долгих года полем боя, горел, не переставая, даже тогда, когда здесь, казалось, нечему было гореть. От взрывов бомб и снарядов снова и снова вставала на дыбы перепаханная земля, рушились последние обломки стен, исчезали в месиве раскрошенного кирпича, балок, черепицы и железа старые улицы и переулки. Две бомбы упали совсем рядом: одна весной смела соседний домишко, оставив вместо него только глубокую опалённую воронку. Вторая летом разворотила проезжую часть прямо перед парадной дверью, вышибив оконные рамы, сорвав с балкона кованые решётки, выкорчевав каштаны, и срезав осколками хвост у одной из каменных совок. Дом, конечно, не знал, что вражеский самолет, сбросивший ту бомбу, на окраине города был сбит нашим истребителем, за штурвалом которого сидел один из сыновей слесаря, когда-то жившего с семьёй в бывшем хозяйском кабинете.