Дом обрастал воспоминаниями, легендами, своими героями, победами и неудачами. Его стены помнили, как младший сын архитектора, вопреки родительской воле оставив учёбу в университете, подался в армию – и спустя много лет вернулся на тихую улочку полковником, героем двух войн с османами. Как одна из дочерей вышла замуж за скромного, болезненного вида юношу с приятными манерами, которому суждено было стать одним из величайших поэтов своей эпохи. Как внук архитектора, выбравший карьеру инженера, вписал своё имя в историю, участвуя в масштабном строительстве железных дорог, перепоясавших всю страну. Впрочем, Дом помнил и многое другое. Как тот же младший сын любил, когда мать читала ему на ночь книжки про злых пиратов, храбрых рыцарей и прекрасных восточных принцесс. Как дочка, не сдав экзамен в гимназии, долго плакала в кладовке – пока её не отыскал отец, только что вернувшийся из столицы, и привезший в подарок девочке канарейку. Как внук архитектора чуть не спалил мансарду, когда они с братьями стащили на кухне коробок спичек, и решили разжечь костёр в устроенном под кроватью «индейском вигваме» – и как одна из внучек подарила бабушке по-детски неумело, но старательно расшитую подушечку для иголок.

Дом провожал своих жильцов и встречал новых, переходил от одних наследников к другим, так что со временем самые дальние родственники разросшейся фамилии даже стали забывать о существовании двух маленьких совок из песчаника, сидящих под карнизом, о кованых балконных перилах и о больших полукруглых окнах мансарды с частым мелким переплётом. Но однажды настал год, когда замер Дом – и замер Город, тревожно выжидая, прислушиваясь к чему-то неясному, грозному, опасному. В тот год по центральным улицам плотными потоками постоянно спешили куда-то люди, произносились речи, колыхались над толпой флаги, звучали призывы. Потом взамен голосов заговорили винтовки и пулемёты, по булыжникам городских улиц зацокали копыта кавалерийских отрядов. Закрылась маленькая булочная на углу, опустела будка квартального – и в довершение уехали из Дома его последние жильцы, в страхе и неизвестности, надеясь в чужом краю обрести новую жизнь, потому что прежняя закончилась навсегда.

В опустевших комнатах мыши напрасно копошились в клочках бумаги в поисках чего-нибудь съедобного, и даже пауки почти все ушли из Дома, оставив свои серые от пыли сети сиротливо обвисать по углам. Зима, завершившая то неясное, грозное, опасное, к чему тревожно прислушивался, и чего, замерев, ждал Город, выдалась лютой. Некому было поддерживать огонь в брошенной котельной, полопались трубы парового отопления, и Дом заледенел изнутри. Мёртвой пеленой покрыл иней его окна, промёрзли скрипучие половицы, на чердаке завывали сквозняки, пробиравшиеся через маленькое оконце под коньком, где когда-то так любил сиживать хозяйственный домовой.

Весной, когда в запущенных, задавленных сорняками палисадниках вновь расцвела одичавшая сирень, на улице стали появляться люди. Мелькали кожанки, звёзды, зачитывались какие-то распоряжения, циркуляры, указания, направления. Выстроившиеся вдоль булыжной мостовой здания, которым посчастливилось пережить зиму и устоять, удивлённо переглядывались. Во многих не осталось старых жильцов – или съехали, или сгинули – и вот взамен них пришли новые, сразу не понравившиеся ни маленьким совкам под карнизом крыши, ни самому Дому.

Слишком уж походили они на дикую варварскую орду, захлестнувшую Город: говорили на своём, совершенно непонятном жаргоне, никогда не снимали в прихожей уличной обуви. Заваливались прямо на кровати и диваны в грязных калошах и сапогах, курили, оставляя подпалины от дешёвых вонючих папирос на когда-то красивых узорчатых обоях. То и дело на улице из-за небрежного обращения с керосинками случались пожары, иной раз вспыхивала пьяная драка, бывало, что и с поножовщиной. Кварталы, где когда-то селились мастеровые, приказчики, младшие гарнизонные офицеры и мелкие лавочники, превратились в трущобы, вобравшие в себя потоки отребья всех мастей. Людское море словно захлестнуло старые тихие улочки, всюду ютились по нескольку семей, в самом доме «У двух сов», теперь получившем просто порядковый номер, жили сразу шестьдесят человек, тесно распиханных по свободным углам – а пришельцы всё прибывали и прибывали.