Стоит ещё заметить, что 90-е годы были вовсе не жирными в финансовом отношении. И грешным делом я подумала: а нужно ли тратить своё время на эту писанину, чтоб потом получить очередную коробку цветных карандашей? Мой опыт участия в конкурсах показывал, что столько цветных карандашей одному человеку просто не нужно. И я решила пожертвовать воображаемым трофеем. И впервые так жестоко обманула ожидания своей учительницы.

Но время шло своим чередом. Учебный год закончился. Позади остались все тревоги и волнения, связанные с оценками в аттестате.

И вот наконец-то выпускной! Нарядный актовый зал встречает вчерашних школьников, родителей, учителей. Песни и стихи о любви к школе периодически чередуются с выступлениями педагогов и чествованиями лучших учеников.

Посреди праздника на сцену неожиданно выходит директор местного банка. Она рассказывает, что во время учебного года проходил районный конкурс сочинений по произведениям Александра Сергеевича Пушкина и приглашает для награждения девочку из параллельного класса. На сцену поднимается медалистка Таня, известная своими математическими способностями. И на моих глазах Таню чествуют как победителя районного конкурса сочинений! Банкирша торжественно объявляет, что дарит победительнице полное собрание сочинений Пушкина! Перед моим взором как в тумане проносится картина: счастливая Таня стоит в растерянности посреди сцены, а несколько ребят выносят к её ногам вязанки из книг – прекрасное издание в твёрдом переплёте. Кажется, более двадцати томов.

Хочется произнести: «Занавес!» Вроде бы больше сказать нечего. Пушкин ушёл к другой. Но позвольте добавить ещё несколько строк.

Вскоре на сцену приглашают и меня. Благодарят, что весь учебный год я трудилась редактором школьной стенгазеты. И дарят огромную коробку цветных карандашей.

Александра Шарова

Родственники и коллеги, которых набралось на удивление много, тихо стояли вокруг гроба, поставленного на кладбищенские табуретки с алюминиевыми, как в советской столовой шестидесятых годов, ножками. Все, поёживаясь под жёстким ноябрьским ветром, думали хором:

– Скорее бы это закончилось.

Кэрролловская Алиса, случись ей побывать на похоронах члена Союза писателей и Союза журналистов, обладателя множества литературных премий и участника неисчислимого количества телепередач о судьбах российской литературы Семёна Иванова, уже никогда бы не усомнилась в том, что «думать хором» возможно. Вот и думали, и терпели из последних сил неизбежный поздней осенью промозглый холод. Один выступавший сменял другого, и не было им конца. Как и любое постковидное офлайн-событие в остро-конкурентной писательской среде, даже похороны неизбежно превращались в самопрезентацию. И никто не мог отказать себе в удовольствии отметить в своём выступлении, скорбно но мечтательно устремив взор в неприятное и безрадостное небо:

– Однажды мы с моим другом писателем Ивановым…

Во-первых, присутствующие представители прессы тебя отметят «был и выступал», напишут об этом в постах и репортажах, а потом и сотрётся в людской памяти, что Иванов был не ТОТ САМЫЙ, который «Золото бунта» и «Сердце Пармы», а какой-то другой. Кто же в наше время обращает внимание на такую мелочь, как инициалы?

А во-вторых, каждый член Союза писателей и каждый член Союза журналистов испытывал острое чувство счастья, что не он сейчас лежит на белой подушке с пошленькими кружавчиками. И что не его сейчас заколотят, опустят, засыплют и забудут навсегда. То, что процедура была совершена чинно и обстоятельно, а родственники были избавлены от трат на похоронную мишуру и поминальный обед, давало надежду, что и его собственные похороны будут достойными и, дай Бог, ещё не скорыми.