И лишь Настасья не знала, жив ли Иван её, или нет его уже на земле этой?

Сыновья росли, спрашивали об отце, и Настасья рассказывала им, какой ловкий был Иван, да работящий, как песни пел во время работы, как на коне скакал, да и землю пахал, зерно сеял, а потом убирал.

И сыновья, слушая рассказ матери, представляли себе отца своего и стремились быть на него похожими.

А красива была Настасья, высокая, сильная, глаза тёмные под бровями чёрными, волосы блестящие, гладко назад зачёсаны.

По улице не идёт, а плывёт, гордо несёт себя, и коромысло на плече рукой сильной придерживает. И вода в вёдрах полных почти не колышется.

Заглядывались на Настасью мужики. Да не только местные, а и городские, которые приезжали в станицу барину дом строить.

Да и барин, Ерофей, не однократно к Настасье сватался.

«Давай, – говорил, – поженимся. Я сынов твоих воспитывать буду, как своих. Уж больно ты мне люба.»

«Побойся Бога, – Настасья ему отвечала. – Где ж такое видано, чтобы при живом муже за другого выходить!»

«Дак ведь нету у тебя мужа-то! – серчал Ерофей. – Четвёртый год пошёл уже, как нет от него никакой весточки!»

«Ну так и мёртвым его никто не видел, – строго сдвигала брови Настасья. – Уходи, не мешай работать!»

Барин, к слову сказать, Настасье помогал, как мог. То работников пришлёт, чтобы крышу ей подправили. То дров прикажет привезти, зиму перезимовать….

Настасья помощь принимала, благодарила, а большего ничего не позволяла.

«Буду ждать тебя, сколько скажешь, – уговаривал Настасью Ерофей. – Хоть десять лет, но дождусь тебя!»

«Эх, Ерофей, – отвечала Настасья. – Не трать время. Спасибо тебе за помощь, но ищи жену в другом месте. Вон в городе сколько невест молодых, красивых!»

Сердился Ерофей, шапку схватит – и вон из хаты.

А на следующий день кухарка его принесёт мальчишкам пряников.

Так и шло время. Сыновья подрастали, уже и сами могли и дров наколоть, и сена накосить.

А Настасья давно уже и плакать перестала, и только вечером сядет за стол, поставит перед собой выцветший лист бумаги, где городской художник когда-то нарисовал Ивана, и разговаривает с карточкой, будто с мужем.

Как день прошёл, чем занималась, что сыновья делали.

«Скоро уж их в школу отдавать придётся. Пора грамоте их учить, – говорила она, вглядываясь в дорогие черты. – А там, глядишь, и в город поедут учиться, большими людьми станут, и нам с тобой, Иван, на старости лет помогать будут.

А пока старший то наш, Микола, пошёл пастуху в помощники, решил изучать коров. Говорит, вырасту, буду лечить коров, и лошадей, и собак, что-то вроде коновала, но как-то по другому называется, заковыристо.

Егорка, младший, пока не решил, чем станет заниматься, но любит он ножом деревяшки всякие вырезать, говорит, подрастёт, дом для меня сделает, большой, и будем мы там все вместе жить.»

Поговорит вот так Настасья с карточкой, и кажется ей, будто Иван ей что-то отвечает. На сердце тепло так становится.

И звезда в окошко заглядывает, и Настасья на неё смотрит, и представляет, будто Иван её тоже где-то на эту звезду смотрит, и о ней думает.

Вот как-то с утра Микола убежал из дома, ничего не взял на обед.

Настасья пирожков напекла, и стала посылать Егорку:

«Отнеси брату своему пирожки в поле, что ж он голодный там будет целый день?»

Егорка обрадовался, что можно по степи походить, на сурков посмотреть, за коршуном понаблюдать, брату приятное сделать. Взял узелок с едой, и ушёл.

А Настасье как-то с утра неспокойно. Что-то её словно под руки толкает, что-то то ли тревожится, то ли радуется.

Всё из рук валится, никакие дела не делаются.

Вышла она со двора, и смотрит на дорогу – не возвращается ли Егорка?