Минуту Хелен стояла в нерешительности, глядя на свои платья в чемодане, а потом начала медленно доставать одно за другим. Не спеша разложила на полках в шкафу одежду, положила расчески и украшения на трюмо, вытащила привезенные с собой краски и карандаши, положив их в ящичек нового мольберта. Слуги уже успели принести его с чердака и его поставили у окна. Она была рада тому, что Франсин рассказала об увлечении рисованием кузинам. Болтая о всяких пустяках, они упомянули об этом, по дороге в сад. Теперь Хелен могла продолжать рисовать так, как ей было удобно и как она привыкла. Какое это было счастье – иметь все, что было нужно и не лишиться ничего!

Все вещи, которыми она пользовалась дома, и которые понадобились бы ей здесь, заняли свои места на полочках и в шкафу. Она рассчитывала на любовные романы и сплетни с кузинами, но выходило так, что заняться в поместье дяди она сможет только поисками сокровищ. С одной стороны, это предприятие было невероятно увлекательным и романтичным, а с другой она не задумывалась, что ей предстояло много читать. Но и помимо дядиных поисков сокровищ ей было чем заняться: Рут, узнав, что Хелен играла на фортепиано просила сыграть с ней в четыре руки, а Элизабет согласилась петь. К тому же, у неё был новый мольберт, и Хелен могла продолжить рисовать. Она не пустится очертя голову в этот омут, не покажет виду, что напугана и торопится, но изучит все, что только сможет, прежде чем как-то, Хелен пока не знала, как, но чувствовала, что сможет подгадать момент, даст дяде понять, что она может помочь ему. Решив так, девушка отдернула тяжелую портьеру и посмотрела на сад. Погода навевала мысли о безрассудстве и легкомысленной прогулке во время грозы. За потоками дождя сад и лабиринт терялись, зелень смешалась, растворилась в сильном дожде. Хелен видела только размытую границу неба и живой изгороди: черное с зеленым. От окна несло холодом и влагой, и почему-то она снова вспомнила Путешественника и все тревоги показались ей эфемерными. Интересно, она еще встретит его?

Хелен отчаянно сильно захотелось нарисовать портрет Путешественника, а может, даже картину с его участием, где он переживал непогоду. Она представила его верхом на гнедом коне, в своем дорожном плаще и широкополой шляпе, рассматривающего что-то сквозь дождь вдали. Его лицо и детали одежды терялись в темноте и дожде, можно было разглядеть только чернеющий силуэт на фоне сверкнувшей молнии и несколько деталей: золотые волосы, краешек носа и голубые глаза. И непременно золотая цепочка от тех часов, прятавшаяся в кармашке жилета. Пожалуй, её умения хватило бы, чтобы нарисовать эту картину. Сцена захватила Хелен: она позабыла обо всем и сразу же достала бумагу и принялась за работу.

К ужину Хелен спустилась в том же платье, в котором гуляла с сестрами. Кузины присоединились почти сразу, и не дожидаясь отца приступили к трапезе, объясняя тем, что дядя Тайрон приезжал всегда к середине ужина. Хелен немного помедлила, но присоединилась к ним. За два дня пути она так сильно проголодалась, что вряд ли смогла бы дождаться дядю.

Ближе к середине трапезы, стуча тростью, в малую столовую вошел дядя Тайрон.

– Доброго вечера! – Он оглядел сидящих за столом девушек и поочередно обнял подошедших к нему дочерей. Хелен тоже поднялась из-за стола, дядя обнял её, сочувственно взглянув в лицо. Он оставался таким же, каким она его помнила: высоким и худощавым, с темными, как её отца – Эдварда, волосами. Тайрон, в отличие от Эдварда брился начисто, его подбородок и верхнюю губу не украшали густые усы и бородка. Когда он улыбался, то показывал белые зубы и морщинки вокруг его глаз собирались, образовывая лучики. Все в нем дышало добротой и заботой, в которой Хелен перестала сомневаться. Но вместе с тем, в нем ощущалась какая-то одержимость, что-то неугомонное, будто бы в любой момент он мог вскочить на ноги и убежать прочь. В правой руке он держал трость с серебряным набалдашником, на которую он опирался при ходьбе. Хелен не знала почему он вдруг охромел, ведь когда он приезжал в тот единственный раз, что она помнила, он был совершенно здоров.