Первый рассвет в Пустыне Аль-Сахра был ослепительно жесток. Солнце поднялось над горизонтом, нежно-розовые и оранжевые оттенки быстро сменились слепящим, белесым сиянием. Жара накатила мгновенно, плотной, удушающей волной. К полудню она стала невыносимой. Тарик, привыкший к зною Вахдата, понял, что городская жара была лишь легким бризом по сравнению с этим пеклом. Каждый шаг по мягкому песку отнимал силы, ноги вязли, а отраженный от золотых барханов свет обжигал глаза, несмотря на куфию.

Вода стала его самой насущной заботой. Он делал лишь маленькие глотки из бурдюка, ощущая, как драгоценная влага лишь смачивает пересохший язык, не утоляя жажды. Мысли о матери сменялись навязчивыми видениями прохладных фонтанов и тенистых садов. Он знал, что миражи начнутся скоро, если он не будет осторожен, и каждый из них будет испытанием.

Второй день принес с собой другое испытание. Внезапно ветер, до того лишь нежно ласкавший дюны, взъерошился. На горизонте появилась желтоватая дымка, быстро превращающаяся в высокую стену. Песчаная буря. Тарик никогда не видел ничего подобного. Звук нарастал – низкий, зловещий гул, похожий на рычание разбуженного зверя. У него было лишь несколько мгновений, чтобы среагировать. Он бросился к ближайшему невысокому скальному выступу, прижался к нему, укрывшись тканью с головой.

Удар стихии был оглушительным. Ветер выл, песок, острый, как тысячи иголок, сек открытые участки кожи и забивался в малейшие щели. Дышать было почти невозможно. Тарик лежал, стиснув зубы, чувствуя себя крошечным, беспомощным насекомым под ботинком гиганта. Время исчезло. Была только ревущая, слепая ярость бури. Когда, наконец, ветер начал стихать, а видимость постепенно вернулась, он поднялся, весь покрытый тонким слоем песка, уставший до дрожи, но живой. Пустыня преподала ему первый жестокий урок.

Но не только стихии были опасны. Ночью, когда температура падала, принося обманчивую прохладу, из-под камней выползали скорпионы, а шорох в кустах высохшего колючего кустарника мог означать приближение пустынной лисы или чего-то менее безобидного. Тарик спал урывками, крепко сжимая в руке кинжал, каждый шорох заставлял его вздрагивать.

На третий день, когда запасы воды уже вызывали серьезную тревогу, Тарик заметил вдали движение. Сначала он подумал, что это мираж, но фигуры не исчезали. Вскоре он различил силуэты всадников на верблюдах. Кочевники. Сердце его сжалось. Кочевники могли быть как спасителями, так и разбойниками.

Он не стал прятаться. Идти дальше без воды было самоубийством. Всадники приблизились. Их лица были закрыты повязками, видны были только глаза – проницательные и настороженные. Впереди ехал пожилой мужчина с седой бородой, его взгляд оценивал Тарика – его бедную одежду, отсутствие каравана, отчаянный вид.

«Путник,» – голос старика был сухим, как песок. «Что потерял ты в этих местах в одиночку?»

Тарик рассказал часть правды – о больной матери, о поиске редкого лекарства. Он не упомянул Оазис из легенд. Старик молча слушал. Его глаза казались очень старыми, видевшими многое.

«Пустыня Аль-Сахра забирает тех, кто приходит без уважения,» – наконец произнес кочевник. «Она хранит свои тайны. Некоторые места… не предназначены для смертных. Там, где песок поет под луной, а тени обретают форму… там не ищи того, чего не понимаешь.» Он кивнул одному из своих спутников, который протянул Тарику небольшую кожаную флягу с водой. «Пусть Аллах хранит тебя. Но помни наше слово.»

Они уехали так же бесшумно, как появились, оставив Тарика одного с прохладной флягой и загадочным предостережением. Слова старика – «Там, где песок поет под луной, а тени обретают форму» – показались Тарику знакомыми. Он достал свой древний свиток. Среди символов и полустертых фраз он нашел нечто похожее. Первая Сказка, указывающая путь ко входу в Оазис, действительно упоминала «поющий песок» и «танцующие тени». Кочевники знали об этом месте? Или их слова были лишь совпадением, частью общего мистического фольклора пустыни?