Во хвалу своей старушки:

– Ох, не своевременно

Дéвица беременна.

Если до венчания —

Тут ей замечание!

Услышав столь фривольную частушку, обеспокоенная Крена встревожено оглянулась, чтобы убедиться, нет ли поблизости её детей, особенно младших ребятишек. Но все семеро отпрысков находились на безопасном расстоянии и занимались своими делами.

Кульбачиха: Охламон ты, дурень старый!

Вот скабрёзник лупошарый!

До того же стал турусый.

Всё же не юнец безусый.

Старикашка перезрелый,

На умишко угорелый,

Зубоскалый крокодил!

Кульбач: Чем внезапно досадил?

Режу в очи правду-матку.

Ты всю жизь на рот заплатку

Обещаешься нашить,

Речи праведной лишить.

Кульбачиха: Где там правда? Вечно врёшь!

Как язык свой не сотрёшь?

Кульбач: Это я что ль пустомеля?

Замычала утрясь теля!

Кто из нас по сплетням первый?

Кульбачиха: Не трепи, Кульбач, мне нервы!

Ишь какой ты говорун!

Но притом известный врун.

Кульбач: Мне куды с тобой тягаться?

Как уже говорилось, старики постоянно переругивались между собой, находя в этих перепалках развлечение и разнообразие в своей, казалось, не очень радостной, бездетной жизни. При явной скудности тем для семейных столкновений, ограниченных недовольством друг другом из-за пьянок одного, беспрестанным шатанием по городу другой и взаимной ревности, скандалы для Кульбачей были делом привычным, даже рутинным. Еросима, любившего мир и покой, это развлекало, но порой тяготило и беспокоило.

Еросим: Чё к чему взялись ругаться?

Кульбачиха: Мы что ль? Батюшки! С чего б?

Впереди маячит гроб,

Скоро уж на суд предстанем.

Неужели грызться станем?

Я и не намерена!

Вся уж злость утеряна.

Кульбач: Отливает бабка пули.

То – кар-кар, то – гули-гули —

Из одной в другую птицу,

Раскудрит тя, рукавицу,

Разговор чтоб в бок увесть.

Тут её задета честь.

Ишь ты, прям зарделась зорькой!

Жарко что ль от правды горькой?

Кульбачиха удивлённо воззрилась на деда, не зная, чего от него ожидать и даже фыркнула с насмешкой, полностью убеждённая в своей непогрешимости. Что ещё за выдумки и какую такую правду хочет обнародовать её несносный муженёк, из-за которой ей, якобы, следует стыдливо краснеть?

Кульбачиха: Ты такой паскудный, дед!

Врёшь нахально – спасу нет!

И упёртый, как бревно!

Ври сколь хошь – мне всё равно!

Кульбач: Ну, дак стану не упёртый,

Как свалюсь совсем помёртый.

Унести с собой секрет?

Не дождёшься, бабка, нет!

И тут дед, придав лицу обиженно-скорбное выражение и воздев кверху сморщенную руку, с пафосом начал обличительную речь.

Кульбач: Есть сомнение в жене:

Девкой ты досталась мне

Аль обносок всё ношу?

Всякого Кульбачиха наслушалась за свою долгую жизнь от болтливого и шутливого супруга, но такое оскорбление прозвучало впервые. Бабка чуть не задохнулась от возмущения, а потом, ухватив Кренину метлу, что стояла тут же у крыльца, решительно шагнула в сторону своего двора, высоко взметнув над головой это «грозное оружие».

Кульбачиха: Я тя, старый, причешу

Щас соседским подметалам!

Чтоб те, чёрту, пусто стало!

Силовна на своём крылечке аж заёрзала в креслице от такого увлекательного зрелища.

Силовна: Миньша! Где ты там? Взгляни!

Миньша, заходивший в дом испить кваску, опять вышел на крыльцо.

Миньша: Что ль ругаются они?

Бабка скачет мотыльком!

Силовна: Дед-то точно под хмельком!

Чем-то бабку рассердил.

Та вскричала: «Крокодил!»

Миньша: Крокодил – болотный житель.

Там всей нечисти обитель.

Силовна: Как очами-то сверкает,

Взгляды злобные втыкает!

Чем-то старый провинился.

Миньша: Не на той, видать, женился.

Миньша уселся на прежнее место и приготовился к продолжительному зрелищу. Ничего нового он не ожидал увидеть в очередной стычке Кульбачей. Проживая по соседству, он уже вдоволь насмотрелся на их ссоры, которые перерастали в целые спектакли, иногда затягивающиеся на час, когда они с Силовной успевали и развлечься, и утомиться затяжными представлениями, и, устроив себе нечто вроде антракта, отлучиться попить чайку, а Миньша порой успевал даже вздремнуть и всхрапнуть в своём креслице.