Кульбачи не были похожи на другие супружеские пары, из тех, что ограничивали свои семейные разногласия несколькими крепкими выражениями, типа «гав-гав», а затем отворачивались друг от друга, чтобы ещё долго гневаться и дуть губы, затаив обиду. Нет, Кульбачи обставляли свои столкновения весьма пышно и цветисто, со вкусом разыгрывая целые трагикомедии с «потешными боями».

В отличие от жены, Миньша улавливал причины возникновения скандалов и прекрасно знал, что старик зачастую просто валяет дурака, дабы позлить свою бабку да повеселить соседей.

Раззадорившись, Кульбачиха начинала чихвостить старика, на чём свет стоит. Иногда в процессии горячих выяснений отношений в старика летел домашний скарб из того, что попадало под руку, причём, бабка не старалась попасть и как следует наказать оппонента, а, скорее всего, таким образом выказывала своё несогласие и особое мнение по поводу возникшего раздора, а также это был известный женский способ унять расходившиеся нервы.

Обоих не тяготило такое разнообразие в череде скучно текущих дней. Также Кульбачей ничуть не беспокоило то обстоятельство, что своими ссорами они, возможно, отвлекают от дел Крену и Еросима, всегда пытавшихся их урезонить и примирить. Бабке как будто даже нравились такие стычки. Во всяком случае у неё потом возникала приятнейшая возможность среди приятельниц где-нибудь за самоваром у одной из местных вдовушек, либо у матушки Иларии, либо за чашечкой какао в кругу подруг в аптеке у Немчутки, манерно утерев губы, жаловаться на своего вздорного мужа, который за всю их долгую совместную жизнь столько ей нервов истрепал и столько кровушки попил, что и пересказать невозможно.

Подружки понимающе вздыхали, кивали и очень сочувствовали старушке, чего она собственно и добивалась.

Сейчас Кульбач, высказав обвинение и глядя на вооружившуюся супругу, пустился в дальнейшие рассуждения.

Кульбач: Утверждать-то я не стану.

Брачну ночку не вспомяну.

Обманула? Обвела?

Сок свекольный подлила?

А теперь притворщица

Сердится, топорщится.

Кульбачиха: Старый, я тебя сничтожу!

Издеру на лыко рожу!

Кульбач: Виновата – дак молчи,

Постола́ми не сучи!

Кульбачиха: Паразит ты, паразит!

Кульбач: Вот чего она бузит?

Высказал предположенье —

Бабка вмиг пришло в движенье.

И откель такой запал?

Значит, в точку я попал!

Непременно обманула:

Мой пистоль в тот сок макнула!

Первому достались сливки,

Я всю жизнь лакал опивки!

Бабка! Чё уж, не ярись!

Позади осталась жизь.

Я тебе обман простил.

Кто там до меня «гостил» —

Выяснять теперь не буду.

Кульбачиха, огорошенная таким обвинением, понемногу приходила в ярость, но, зная, какой дед охотник до всяких непристойных шуток и розыгрышей, пока сдерживалась, не приводя метлу в действие. Она лишь поначалу слегка устрашающе помахалась старой Крениной основательно истрёпанной метёлкой и теперь стояла, опираясь на неё.

Крена пыталась изобразить на лице осуждение, но «смешливые бесенята» так и искрились в её глазах.

Кульбачиха: Я прибью тебя, паскуду!

Дура! Честность всё блюла,

Благоверного ждала.

Вот была б как Вера Дыка.

Упрекает! Сам куды как

Весь рогами бы зарос —

Больше было б, чем волос,

Тех рогов. Тогда б поржал!

Щас башки бы не держал!

Кульбач: Во! Признанья я добился!

Чёрт слепой! В кого влюбился?

С кем всю жизнь постель делил?

Такой достоверной игре мог позавидовать актёр столичного театра.

Кульбачиха: Старый, ты б меня не злил.

Тьфу на деда десять раз!

Шут базарный! Дуропляс!

Кульбач: Вот мерси-с за комплимент.

Еросим: Ну-у, любовь меж вас! Цемент!

Кульбачиха: Я его щас полюблю,

Растреклятую соплю!

Кульбач: Веру Дыку приплела!