Миньша: Что ж поделать? Рад, не рад —

Моська морщится, не зад!

Задни щёчки хоть гладки,

Да казать их не с руки!

Силовна: Это чё он егозится?

Миньша: Дак ему пора грузиться,

А не лясы там точить.

Силовна: Ох, пора, да не вскочить!

Силовна как в воду глядела: Еросиму действительно было недосуг выслушивать пространные рассуждения словоохотливого Кульбача. Чтобы побыстрее распрощаться с соседом, он поспешил сперва отправить сыновей.

Еросим: Отдохнули что ль, робяты?

Приберитесь возле хаты.

Отберём посля товар,

Чтоб грузить для Крутояр.

Я на ярмарку в надёже.

Жду дохода.

Кульбач: Дай-то, Боже!

Кто иной, но вы доход

Заслужили. Цельный год

Ковырялись с энтой глиной.

То не мёд месить с малиной.

Мне бы это не понять!

Сколь её пришлось умять!

Я дошёл до мастерства.

Говорю без хвастовства.

Много сам посуды сладил.

Глину – как невесту гладил,

Как молодку тискал, жал.

Энто дело – обожал!

Из речей деда, сопровождавшихся хитроватой ухмылкой, понять было весьма непросто, что именно он обожал: лепить гончарные изделия или тискать молодок.

Сыновья Еросима тем временем уже перебрались на свое подворье через пролом в заборе разделявшим соседствующие дворы и занялись делом.

Кульбач: Сколько вылепил горшков

От вершков и до стожков

Заскорузлою рукой!

Дед, как заправский рыбак, помахал руками, показывая известным жестом какой формы и величины ему приходилось лепить горшки.

Еросим: Заслужил ты, дед, покой.

Отдыхай! Сиди, да грейся.

На мою семью надейся,

На заботу, на подмогу.

Не одни вы, слава Богу!

С этими словами Еросим хотел, наконец, покинуть говоруна-деда, уже и к оградному проёму шагнул, как тут из его дома вышла жена Крена с бабкой Кульбачихой – супругой Кульбача. Женщины разговаривали о чём-то своём.

Кульбачиха: Ночь-то плохо я спала.

Всё в уме перебрала.

И дед храпит,

И сверчок скрипит,

И в запечье шорох.

А мыслишек – ворох!

И всё лезут надоедно.

Заслышав разговор на соседнем подворье, Кульбач тут же оживился и стал цепляться к своей дражайшей или, как он сам называл, дрожащей половине. Любил он, грешным делом, пощекотать благоверной супруге нервы. Впрочем, она тоже не оставалась в долгу.

Кульбач: Много думать бабам вредно.

Оплешивешь эдак враз.

Уж не густо и сейчас,

Бело-сивая ты моль!

Кульбачиха: Сгинь! Свои былинки холь!

Кульбач: Может волос в ус уйти.

Так бывает, ты учти!

Я видал таких старух,

У которых уж не пух,

А волосья над губой.

Разведусь в момент с тобой,

Если лысой станешь, стáра,

Да усы, как у гусара,

Аль погуще отрастишь,

Брильянтином умастишь.

Кульбачиха: Во, запрыгнул в разговор!

Не молол бы всякий вздор,

Чёрт досужий, попрыгучий!

Зазудел комар кусучий!

Кульбачиха отвернулась от деда, продолжая поучать Крену.

Кульбачиха: За детьми-то нужен глаз.

Эдак вдруг, неровен час…

За девчонками – зорче́й!

Кульбач не отставал. Он был настроен на небольшой семейный скандалец.

Кульбач: Не устала от речей?

Суть в них – дурь голимая,

Непреодолимая!

Кульбачиха, проигнорировав выпад супруга, продолжала наставлять соседку.

Кульбачиха: Девок пуще карауль.

Кульбач: Да, приставь к имя́ патруль!

Пусть подол им стережёт.

Кульбачиха: Ишь над чем паршивец ржёт!

Кульбач: А сама ты чё пророчишь,

Крене голову морочишь?

Ты гони её, соседка,

Ведь у бабки правда редко.

Кульбачиха: По себе-то не суди,

Огород не городи!

Кульбач: У парней не срам. Шкодливость.

А у девок чё? – блудливость!

Бабка знает, я об чём:

Загуляла с Кульбачом

С молодых зелёных лет.

Кульбачиха: Помолчал бы лучше, дед!

Кульбач: Но не обездолила —

Всё, как есть, позволила!

Подмигнув Еросиму, Кульбач пропел частушку.

Кульбач: У калиточки резной

Повстречались мы весной.

Не ломалась, дева, ты.

Ох, трещали там кусты!