– Харэ, изверг, измываться над невинными.

Кандальник удивлённо сверкнул на него тёмными зрачками. Конвойный солдат прикладом ружья ударил верзилу в плечо и втолкнул обратно в строй. Колонна, обогнув глубокую лужу, свернула на травянистую окраину и направилась по дороге на Ирбинский рудник.

Ульяна, Боженка и Карп вернулись во двор. Боженка побежала в избу к братьям рассказывать о несчастненьких. Хозяйка вернулась к своим делам, а Карп в дом не пошёл. Сцепив за спиной дрожащие пальцы, беспокойно мерил двор широкими шагами. Он не знал, что делать. «По идее и по совести надо бы Емельку вывести на чистую воду. С другой стороны – как-то зазорно мне, бывшему острожнику, на старости лет становиться подлой «кукушкой»[125].

Мучительные мысли жалили душу чёрным шершнем сомнений: «А всё ж придётся предупредить власти о пришествии антихриста Пугача. Не поверят, расскажу о страшном знамении. Иначе быть на Малой Ирбе и окрест великому кровопролитию». Он остановился, поднял мокрые глаза к ясной голубизне неба и взмолился:

– Господи! Прости мя, грешного! Царствие небесное и убивцу не заказано, коль от сердца раскаялся.

Вдруг сорвался с места, кинулся в баню. Суетливо набросил дарёную верхнюю одёжку, схватил картуз и торопко побежал в избу.

– Куды, Карп Степаныч, так неурочно собрался? – изумилась Ульяна, поспешно вытирая о фартук мыльные руки.

– Торговать иду, торговать, – ответил второпях дед, захлопнул короб и закинул его за плечи. – Щас самая выгодная торговля на заводе будет. Свежая партия кандальников зараз всю мелочёвку сметёт.

– А что так спешно? Скоро Яков придёт. Поснедаем вместе, а потом и пойдёшь с Христом, – удерживала, как могла, постояльца заботливая женщина. А сама в беспокойстве думала: «Что-то старик какой-то блаженный. Кабы худа с ним не приключилось». Крикнула к порогу:

– Погодь чуток, Степаныч! Харч в дорогу налажу.

Но Карп только рукой махнул. Вскинул короб на спину, нырнул за дверь, юркнул в ворота и затрусил по дороге на Малую Ирбу. У околицы старика догнала быстроногая Боженка. Малышка сунула ему в руки узелок с дорожным припасом:

– Возьми, возьми, дедунь. Мамка передать велела!

Карп растроганно заглянул в небесную голубизну глаз ангелочка. Осторожно погладил льняные волосики, наскоро перекрестил и, словно прощаясь навсегда, ткнулся сухими губами в бархатистую щёчку. Он не был уверен, что вернётся назад в Берёзовку. Уверен был в другом. Коли прознает каторга, кто «прозвонил-прокуковал» властям, вмиг подкараулят и угостят доносчика кистенём. Или хлеще того, где-нибудь за барачным углом саданут ножом в бок и не перекрестятся. Арестантский закон к таким «звонарям» беспощаден. Карп вздохнул: «Храни тя Господь, светлое дитя!» И долго смотрел вслед бегущей к дому Боженке. Не выдержал. Развернулся и пошёл, не оглядываясь. «А чё? Ведь сбылась примета. Допреж обернулся, вот те и дорога обратно в ад…»

И долго не высыхали слёзы на старческом лице, хотя он то и дело вытирал их широким рукавом. А они всё лились и лились. По кому-чему? Известное дело… По бывшей бедовой жизни, съеденной разбоем и каторгой. По недолгому кусочку счастья, что подарила ему белоствольная Берёзовка.

«Может, опять оглянуться, чтоб обратно воротиться?» – ослабил напряг мысли Карпуша где-то уже на полпути к Ирбе. Но не успел. Неожиданно из кустов ему навстречу шагнул высокий молодчик в драном арестантском халате. Чёрный войлочный колпак бродяги нахлобучен до самых бровей. На впалых щеках ярко горел чахоточный румянец. Развязный оборванец, вроде как не нарочно, поиграл перед глазами старика острым лезвием ножа: