Переодетый в старый кафтан грубого льна, облезлые, но удобные сапоги мягкой телячьей кожи, и скрыв роскошные волосы под мятой, выгоревшей на солнце, суконной шапкой, Ингвар сидел за кучей свежих, еще пахнущих сосновой смолой бревен, и наблюдал за скотниками. Он немного привык к местному запаху и тошнотворная вонь, от которой кружилась голова, была уже не так сильна. Помогал и аромат свежих сосен, слегка скрывая зловоние скотного двора.

 Послышался звук копыт и скрип колес телеги на железных ободах. Ингвар повернулся в сторону звука. Упряжь тащил за собой огромный черный бык, медленно покачиваясь и низко наклонив рогатую голову. Четверо крупных мужиков погрузили мертвую тушу и лопаты в повозку, сели рядом, и медленно покатили к огромным дубовым воротам, ведущим прочь с княжьего двора. А переодетый холоп, мелкими перебежками следовал за телегой. Миновали ворота, спустились в город. Повозка проехала пристань и товарные склады, амбары и купеческие конторы, а бык тянувший упряжь, сочно постукивал копытами о деревянную мостовую. Потом повернули на запад, оставляя позади боярские и купеческие дома с высокими воротами и бревенчатыми заборами-частоколами. После потянулись избы помельче и попроще, а потом и вовсе пропали.

Телега покачивалась и скрипела на ухабах, мужики в дневной полудрёме о чем-то разговаривали, а молодой заклинатель, дикой кошкой, которую не должны заметить, ступая быстро и мягко, следовал за ними, как за мышкой, своей желанной добычей. В лесу он перешел на легкий бег. Ингвар любил бег. Это глубокое дыхание, напряжение и легкость своего молодого тела, послушного и свободного в слаженной работе крепких мышц.

 Вдруг, телега остановилась на небольшой светлой поляне. Спрятавшись за большой сосной, он стал наблюдать и подслушивать разговоры:

– Эй, девка-красавица, дай сиськи потрогать!

– Пошел прочь смерд!

– Гривенник дам!

– Ну хорошо, один раз только!

Зазвал её на сеновал, юбку задрал и давай свое дело делать. Девка вырывается, а он наяривает. Кончил, отпустил.

– Давай гривенник! – говорит девка в слезах!

– Да я честный человек, денег нет так сиськи и не трогал!

Хохот мужиков, которым явно понравилась шутка грянул в тишине леса. Щёки и уши Ингвара порозовели, словно цветки дикой яблони ранней весной. Выросший среди книг и духовных практик, в уединении, при полном отсутствии женщин вокруг, он смущался таких разговоров, а бранные слова резали его неокрепший юношеский слух словно нож. Теперь он старался не прислушиваться, а только смотрел, но ничего примечательного не было. Скоро выкопали яму, скинули туда мертвячину, и закопали, бранясь и хохоча одновременно. Побросали лопаты в телегу и уехали той же дорогой.

– Почему учитель просил проследить за мертвой коровой? – думал нежный холоп, опершись спиной на большую сосну, и поднимая взгляд вверх. Небо было прекрасно, сочно-голубое, с белым пушистыми облаками, мягкими и нежными как чувства и душа молодого влюбленного. Проплыла огромная белая бабочка с перистыми крыльями. Рядом на ветру шелестела осина своими дрожащими листьями, загадочно шепча неведомые слова летнему легкому ветерку. Зеленые и мохнатые ветки сосны закрывали солнце, давая приятную послеполуденную тень. Воздух был полон запахами трав, сосновой хвои и земли. Природа источала восхитительный аромат леса, согретого теплыми летними лучами.

Достав еду, припасенную в бедняцкой холщовой сумке, Ингвар стал вкушать хлеб, сыр, и молодую репу, которые прихватил перед уходом у старой кухарки. Свежий ржаной хлеб, испеченный ранним утром, был мягким внутри, и хрустящим снаружи. А маленькие черные угольки и следы золы на нижней корочке, оставшиеся от запекания в печи, придавали скромному яству особую прелесть. Молодой сыр, нежный и сливочный, таял во рту, а репа, еще свежая и хрустящая давала языку сладость и остроту, объединяя в себе два таких разных вкуса. Запивая свою трапезу водой из кожаной фляги, Ингвар думал, как все-таки прекрасна его жизнь!