– Что это было?

Неужели Паша опять ошиблась и подсунула что-то не то?

Надо было как-то выкручиваться.

– Это очень полезная настойка, – затараторила я. – Прекрасное лекарство. Отличный очистительный эффект. Все хвори снимает как рукой.

– Нет, Птица, – Раф медленно покачал головой. – Это не лекарство.

– А… что?

– Это отрава.

Он схватился за горло.

Тут уже я испугалась по-настоящему. Могла ли Паша приготовить яд? Могла. Но как она посмела подсунуть его мне?!

Я бросилась к Рафу и приобняла его за плечи:

– Тебе плохо?

– Да, – хрипел он. – Мне очень, очень плохо…

А вот артист из Ромки никакой. И голос звучит фальшиво, и поза нарочито картинная, и глазом хитрющим на меня искоса поглядывает – как среагирую.

– Врун несчастный.

Он прекратил паясничать. Сказал:

– Пошутить нельзя, да? А надо мной изгиляться можно? То одну дрянь подсовываете, то другую. Я вам опытный образец, что ли? Спасибо, один раз уже поучаствовал в эксперименте, еле жив остался. Больше не хочу.

– Ты участвовал в эксперименте? – живо заинтересовалась я, расставляя чашки и включая электрический чайник. – И где? В своей деревне?

– Чего сразу в деревне? Здесь, в городе. В институте.

– Давно?

– Чуть больше года, перед академом… Не, ты не подумай, там все официально было. Бумаги подписывали, договор… Извини, не могу рассказать, дал соглашение о неразглашении, секретность, туда-сюда… Слушай, Птиц, а может, мы бабушку пригласим на чай?

Я закусила губу. Если бы могла, я бы ее и чай пить, и обедать, и ужинать приглашала.

– Раф, ты же знаешь, у нее ноги…

– Я перенесу в кресло. Можно?

Баба Оля смущалась. Но и рада была невероятно. Она то улыбалась, то низко опускала голову, то на ее глаза наворачивались слезы.

– Все хорошо, – тихо сказала я, положив ладонь на ее маленькую худую кисть.

– Откуда такое изобилие, Енюшка?

Баба Оля время от времени называла меня «Еня» – как Базарова. Это имя нравилось мне еще меньше, чем Женя или Евгения, но я привыкла.

– Рома угощает, – сдала я Рафа с потрохами. – Произвел собственноручно в своем натуральном хозяйстве.

– Женя шутит, – отозвался парень. – Не я, а мои родители. Да вы кушайте, Ольга Сергеевна, все вкусно же.

Все действительно было вкусно. Почему он не догадался позвать Мышь и Поэта? Устроили бы заодно очередное заседание нашей до сих пор никак не названной группы.

– А что у вас с ногами?

Кусок застрял в горле. Я закашлялась.

И почему я раньше ему не сказала? Поэт с Мышью были в курсе и никогда не задавали подобных вопросов.

Баба Оля беспомощно посмотрела на меня. Сказала неохотно:

– Паралич. Много лет уже как.

– Слушайте, – воодушевился Раф, не замечая моих подмигиваний и подергиваний головой. – А массаж пробовали? Есть же методики специальные. Неужели внучка не говорила?

Баба Оля мелко заморгала. Я сказала уверенным тоном:

– Конечно, пробовали. Некоторые улучшения определенно есть… Слушай, Рома, можно тебя попросить? В погребе стоит бочонок с груздями, пойдем со мной, поможешь достать.

Он с готовностью кивнул, мы накинули по телогрейке и вышли в сени.

– А где… – начал парень, но тут я цепко ухватила за воротник и, дернув, повернула к себе:

– Слышь ты, костоправ недоделанный. Тебя кто просит язык распускать?

– Ты че? – он, не ожидавший подобного напора, попытался вырваться. – Ничего я не распускал. Спросить нельзя, что ли? Птиц, ты чего как бешеная?

Я успокоила дыхание. Сказала:

– Не надо спрашивать у больного про его болезнь, если он сам не жалуется. Усек? Он, может, и так считает себя ущербным, а ты масла в огонь… У меня сначала спросить западло?

– Не западло, конечно, но… Птиц, ну правда, можно ведь попробовать массажи, мануалку… Ты только скажи, я как пионер, всегда готов.