И частично возместила, когда мы начали работать на СЦП.

Больше полуголодную жизнь с подачками от Поэтова папахена я не вынесу.

– Мышь, – сказала я, – давай.

Она кивнула и вновь принялась терзать колоду.

Согласитесь, здорово, когда мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда. Именно так было в нашей тройке. Приживется ли кто-то еще – неизвестно.

Наблюдать за Мышью во время работы одно удовольствие. На месте робкого стеснительного создания как Феникс из пепла возникает сказочная фея, повелевающая судьбами. И вот уже ее руки ткут узор событий будущего – шесть карт вдоль, четыре поперек плюс хвост из маленького креста три на три карты.

Как-то я не удержалась и посмотрела на Мышь через астрал, пока она священнодействовала. Ахнула, зачарованная увиденным. Девчонка реально сияла, как тысячеваттная лампочка, к тому же парила над своим собственным телом метрах в двух. Поток света вырывался из макушки подобно мечу джедая и устремлялся вверх, пронзая пространство.

– Все хорошо, – сказала Мышь, вернувшись из астрального путешествия, – Сегодня найдется тот, кто нам нужен.

– Стопудово? – обрадовался Поэт.

– Сто не сто, а за девяносто восемь пудов ручаюсь.

Поэт навис над раскладом. Прошелся носом по каждой карте, принюхиваясь, как пес, идущий по преступном следу.

– Где, – спросил он, – где, поведай мне, о Мышь, тут написано про девяносто восемь пудов и про сегодня? Уж не здесь ли?

Он резко ткнул пальцем в девчушку, облаченную в расшитое золотом зеленое платье, которая поливала из лейки денежное деревце.

– Нет, – сказала Мышь, отводя поэтов палец. – Семерка пентаклей, в которую ты тычешь обгрызенным ногтем, сообщает: наш четвертенький будет дюже трудолюбив.

– Ого! – восхитился Поэт. – В пристанище лентяев сих появится вдруг работяга!

– Только тех, кто любит труд, костоправами зовут, – подтвердила я. – Как еще характеризовали карты нашего будущего товарища?

– Честолюбив, женолюбив, активен, имеет не очень большой, но богатый опыт. Не дружит с деньгами, хотя по натуре игрок. Легок на подъем.

– Ты уверена, что такой тип нам необходим? – спросила я с подозрением. Игрокам я не доверяла ни в малейшей степени.

– Я – нет, – Мышь посмотрела на меня незамутненным взором. – Я всего лишь читаю расклад.

– Что еще? – нетерпеливо спросил Поэт.

– Еще… Еще… Ой!

– Что? – хором выдохнули мы с Поэтом.

– Нет, ничего, – торопливо пискнула Мышь и молниеносным движением сгребла карты. – Это не имеет значения.

Мы грозно нависли над Мышью с коварной целью выдавить из нее признание любой ценой.

Но…

Ох уж эти «но».

Вечно вклиниваются в самый неподходящий момент.

В коридоре кричали. Звали на помощь. Слышался топот ног, шум, визг, писк, звон разбитого стекла. Кто-то колотил в стену, кто-то, судя по звуку, падал с кровати.

Как минимум половина студентов разъехалась по домам до сессии – начинается она аккурат в Татьянин день – вторая же половина, кажется, вознамерилась разнести трехэтажное здание общаги до основанья, а затем…

– Что случилось?

Мы высунулись из комнаты. И поняли: столько шуму производит всего один человек, Паша Пашина, фармацевтка из параллельной группы. Обладательница редкого имени Павла, она была на редкость экстравертно-эмоциональной – моментально освобождалась от беспокойства, щедро выплескивая его на окружающих.

– Человеку плохо! – закричала она тоном прокурора, словно мы были в этом виноваты.

Мы попятились, тут же ощутив себя виноватыми. Спросили:

– Какому человеку?

– Я не знаю, – сбавила тон Паша и пожала плечами. – Ко мне зашли, сказали, что плохо. А вы тут сидите и водку пьете.

Водку! Если бы!