– Тебе ведь все равно нужна практика, – продолжала я крыть аргументами. – Помнишь, что Алиса Петровна говорит на каждом занятии?

Алиса Петровна Минина, преподша по общему целительству, каждую лекцию начинала словами: практика, еще раз практика и ничего кроме практики, кроме, конечно, теории. По ее словам, все свободное время студенты ФИЦИ (в просторечии – фицки и фицики) обязаны посвящать доведению профессиональных навыков до автоматизма. Тренировать глаза, включая третий, руки, энергетические каналы, память и даже ноги (не иначе, чтобы удирать от благодарных клиентов). Изучать друг на друге простейшие манипуляции, в том числе традиционной медицины, как то: уколы, капельницы, перевязки, рассечения, иссечения, вправление вывихов, ушивание открытых ран подручными средствами и все такое прочее.

– Ну хочешь, я тебе в качестве благодарности диагностику проведу? – я решила выложить главный козырь.

– Нет, – отрезала Мышь. – Знаю я тебя. Найдешь какую-нибудь каку. Лечись потом.

Вот оно, отношение к целительству! Невежественность, мракобесие и дремучесть! И этот человек не только учится на одном со мной факультете, но и состоит в одной команде скорой помощи!

– Думай вопрос, – мрачно сказала Мышь, терзая колоду. – Хорошо думай, не отвлекайся.

Я не успела хорошо подумать. Потому что – правильно! – отвлеклась.

В дверь без стука ввалился Поэт.

И сообщил такое, что Мышь застыла с недотасованной колодой, а я погрузилась в темные воды печали.

– Печать печали на челе на птичьем, – изрек Поэт, когда тягостная пауза превысила все допустимые пределы.

– Прекрати стиховать, Радищев, – сказала я. – Не до поэзии сейчас.

Поэт прекратил. Он, к счастью, уяснил еще со школы: если я называю его по фамилии, значит, сильно не в духе.

Печать печали на птичьем, то есть моем челе объяснялась просто: нам кровь из носу требовался костоправ.

Нам – это мне, Поэту и Мыши, целительской группе скорой помощи. Травматолог Бабулин категорически отказывался с нами работать после памятной благодарности от Настасьи Изяславны Светлоокой. О своем решении (как по мне, очень необдуманном и скороспелом) он сообщил Поэту, а тот соответственно – нам. По пятИфону за практику Бабулин нам, конечно, выписал, но больше, сказал, ни-ни. «Ни-ни», как вы понимаете, относилось не к приему горячительного. А жаль.

Так что нам предстояло срочно вырастить бабу Ягу в своем коллективе.

– Нет, – сказала Мышь. – Никогда.

– Ты сможешь, – сказал Поэт тоном гипнотизера. – Это совсем несложно.

Мышь гневно поблескивала глазами-бусинами и мелко, но отрицательно трясла головой.

– Никогда, – повторила она. – Не смогу. Сил не хватит.

– Мышцу подкачаешь, – уверенно заявил Поэт, мысленно составляя график мышовых тренировок. – Слышь, Мышь, соглашайся. А то Птица мрачнеет не по часам, а по минутам.

– Кончай, Поэт, – сказала я. —Мышь хороша на своем месте. Если станем ее перепрофилировать, то и провидца лишимся, и костоправа не обретем.

Мышь посмотрела на меня с благодарностью.

Я вздохнула.

Хорошие, посредственные и таксебешные мануалисты-костоправы разобраны давным-давно. Их на факультете намного меньше остальных специалистов. К тому же совсем не хотелось искать кого-то четвертого в нашу дружную и сработавшуюся группу: нетрадиционник и диагност Поэт, экстрасенс я и провидица Мышь. Нет, мы, конечно, знали, что нужен четвертый, но…

Но.

Работать втроем нам, скорее всего, не разрешат.

Отказаться от дежурств на скорой целительской помощи можно.

Но.

На мою стипендию и пенсию бабы Оли мы вряд ли проживем. Первый семестр первого курса, когда других доходов у меня не было, вспоминался как фильм ужасов или период из жизни голодающих Поволжья. Поэт порывался написать моей маман, но натыкался на мой холодный взгляд и резко передумывал. Робко скребся в дверь с сумками, полными продуктов – его папахен не жалел денег на прокорм единственного сына – которые я, скрепя сердце, принимала через раз, обещая все возместить.