– Поверьте, господин стражник, я не пил, Аллах тому свидетель! Я вчера сильно устал и прилег поспать на свежем воздухе!

– Э, от тебя несет, как из винной бочки! – не поверил главный стражник. – Старый лгун, ты еще запираться вздумал и оскорблять своим лживым языком светлое имя Аллаха?! Тащите его!

Двое стражников подхватили несчастного Махмуда под мышки и потащили за собой. Обмякшие со страху ноги чайханщика волочились по деревянному полу. Он верещал, одурев от ужаса, и уже не помышлял ни о каких оправданиях. Народ расступался перед стражниками, пропуская их к лестнице.

До Синдбада наконец начал доходить смысл происходящего. Вероятно, утром Махмуда кто-то из ранних посетителей заметил дрыхнущим на топчане. Махмуд храпел и распространял вокруг себя отвратительную вонь перегара, а добропорядочный мусульманин, вместо того чтобы поднести несчастному рассольчику или водички, поспешил доложить куда следует о вопиющем нарушении Корана. Дальше все было ясно и без объяснений.

Синдбаду почему-то стало жаль жадного пройдоху-чайханщика – ведь именно он напоил его до такого состояния.

Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей – этим было крайне любопытно, чем-то закончится история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.

Когда чайхана опустела, Синдбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок в рот, поморщился. По идее, должно перебить запах. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте, стараясь на всякий случай держаться как можно дальше от людей.

Чайханщика приволокли к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно как день. Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.

– В чем его вина? – спросил судья, с горестным вздохом отодвинув блюдо с недоеденным пловом, и вытер губы рукавом новенького халата.

– Он пил вино, о справедливейший из судей, – поклонился главный страж, – и заслуживает самого сурового наказания!

– Я сам решу, какого наказания он достоин! – жестко поставил судья стражника на место. – А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги – Корана. – Кустистые брови судьи сошлись на переносице. – Ты сознаешься в столь гнусном деянии?

– Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! – стукнулся лбом об пол Махмуд. – Каюсь, шайтан попутал! Это все он!

– Ты с ним, что ли, пил? – усмехнулся судья собственной шутке, но больше никто не засмеялся.

– Нет, нет, – запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. – Что вы!

– Ну хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… – Судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. – С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!

– Помилуйте, о светлейший судья – целых двадцать золотых! – застонал Махмуд, молитвенно воздевая ладони.

Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика – жадность того была известна всем. Махмуда больше волновала потеря денег, нежели весьма болезненное наказание.