– Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? – вспыхнул судья, подавшись вперед от негодования. Его толстые щеки негодующе заколыхались.

– Нет, но… – залепетал вконец перепуганный чайханщик. – Двадцать золотых…

– Тридцать золотых! – выкрикнул судья. – И тридцать палок по пяткам! Уведите.

Икрам-бей махнул рукой, подвинул к себе блюдо с пловом и как ни в чем не бывало продолжив прерванную трапезу.

Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться. Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего от непрестанного крика чайханщика.

Махмуд вернулся в чайхану лишь спустя час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, непрестанно охая, взобрался по ней, стараясь не наступать на пятки, и тут увидел сидящего на топчане Синдбада – тот преспокойно потягивал чай из пиалы. Больше в чайхане никого не было. Похоже, народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.

– Ты! – воскликнул Махмуд, потрясая кулаками. – Мерзкий оборванец, отродье шайтана, смотри, что ты натворил!

– Я? – искренне удивился Синдбад, ткнув пальцем в грудь. – Э-э, уважаемый, неужели я насильно вливал в вашу почтенную глотку араку?

– Ты еще дерзишь, негодный отпрыск облезлой верблюдицы и пустынного шакала? Зачем ты меня опоил? О, позор на мою голову!

– Не умеешь пить – не берись, – философски заметил Синдбад. Сам-то он уже вполне пришел в себя и выглядел трезвым, словно стеклышко.

– Ах ты!.. – ринулся было на своего работника Махмуд, но замер на полушаге, поморщившись от боли и схватившись за поясницу. – Ох-х! – Затем махнул на Синдбада рукой и, прихрамывая, скрылся в комнате, где недовольно принялся звенеть монетами.

В чайхане Махмуд появился только минут через десять, неся в руке красный, вышитый золотой нитью кошелек.

– На! – кинул он кошель в ноги вальяжно развалившемуся на топчане Синдбаду. – Отнесешь судье.

Синдбад подобрал кошелек, слез с топчана и, подвязав саблю к поясу, которой страшно дорожил и гордился, вышел из чайханы. Солнце уже палило вовсю, и пока Синдбад добрался до дома судьи, располагавшегося почти в центре города, успел несколько раз облиться потом. Взбежав по лестнице наверх, Синдбад постучал костяшками пальцев в косяк распахнутой настежь двери.

– Тук-тук, у вас все дома? – осведомился он и заглянул внутрь.

Судьи в комнате не оказалось. В главной комнате прибирался худощавый, кривой на один глаз слуга в драном халате. Судя по его виду, ему мало что перепадало со стола судьи-обжоры.

– Что вам угодно, почтеннейший? – с уважением спросил слуга, держа в руках пустые блюда и глядя на богатую саблю, торчащую у Синдбада из-под халата.

– Нам угодно видеть почтенного Икрам-бея, – сказал Синдбад, гордо вскинув подбородок.

– Хозяин изволит спать, – извиняющимся тоном произнес слуга.

– Как жаль… А я ему деньги принес.

Синдбад вытащил из-под халата кошель и подбросил его на ладони. Глухо звякнули монеты.

– Деньги? – спохватился слуга, словно завороженный глядя на тугой увесистый кошелек. – Я немедленно доложу хозяину, что его ожидают.

Слуга сиганул в боковую дверь, и через пару минут в комнату вошел сам судья. Он был в нижних штанах и рубахе, а поверх них, зевая, натягивал на ходу халат.

– Слуга что-то сказал о деньгах, – произнес судья, проходя к курпачам и опускаясь на них.

– Он сказал правду! – выпалил Синдбад, сделал два шага вперед, вытянулся «во фрунт» и протянул судье кошель. – Я от почтенного Махмуд-ако.

– От чайханщика? Хорошо, – облизнулся судья и милостиво принял кошель. – Очень хорошо!