В десять часов вечера Палин бежал на виртуальное свидание. Он выходил на улицу, искал на небе Большую Медведицу, мысленно помещал себя и Наташу внутрь ковша и шептал, шептал о своей любви к ней, о том, что тоскует, но они должны преодолеть это испытание судьбы и ждать, ждать, потому что НАДО. Часто небо было затянуто облаками, но Егор знал, где находится Медведица, обращал взор в нужную сторону, а дальше всё происходило так же, как и при ясном небосводе. Это был его постоянный вечерний ритуал, посвящённый любви! Лишь сильный дождь или чрезвычайное событие могло помешать этому свиданию.

Пашка Витренко первый обратил внимание на цепочку, появившуюся на шее Палина.

– Шо це такэ? – спросил он со своим хохляцким акцентом, указывая на шею.

– Не видишь? Цепочка. Любимая девушка подарила, просила носить.

– Она из вашей деревни? Вместе учились?

– Из нашего села, но учились не вместе. Она старше меня на два года. Сейчас учительницей работает в соседней деревне.

– Старше на два года! И ты думаешь, что она будет ждать тебя четыре года, пока ты институт окончишь?

– Будет ждать… Я ей верю.

– Наивный ты, Егор, как ребёнок. Ей же замуж хочется, а ты… верю.

Палин промолчал. Он понимал Пашкины доводы, они его тоже смущали, но он отбрасывал их, чтобы не думать о плохом.

На первом этаже недалеко от вахтёрши висел самодельный шкаф с ячейками под письма. Каждая ячейка была подписана буквами алфавита. Под шкафчиком стоял небольшой столик. Теперь дважды в день после обеда и вечером Палин подбегал к этому шкафчику, доставал пачку писем, лежащих в ячейке с буквой «П», и перебирал их, желая увидеть письмо от Феоктистовой. Прошла неделя. Письма не было. Опасаясь, что оно могло быть случайно положено в соседнюю ячейку, он стал перебирать и соседние ячейки. Безрезультатно. С середины следующей недели Егор стал перебирать письма, лежащие во всех ячейках. Пашка, видя, как переживает Егор, однажды с сожалением и одновременно с некоторым сарказмом поинтересовался:

– Ну, шо, немае?

Егор не ответил. Вопрос был риторический.

Письмо появилось ровно через две недели. С колотящимся от радости сердцем Палин тут же вскрыл конверт и начал читать.

Несмотря на обещание написать как можно быстрее, Феоктистова села за письмо лишь на пятый день после отъезда Палина.

Дорогой Егорушка, здравствуй!

Видишь, я пишу тебе письмо, которое ты так долго ждал и которое должна была написать раньше. Ну, ничего, главное – ты дождался. Правильно, наверное, говорят: «Лучше поздно, чем никогда». Ты согласен? Ну, вот и хорошо, что согласен… почти. Фундамент заложен, теперь будем строить!

В первый день, когда ты уехал, я с каждым часом чувствовала, что расстояние между нами увеличивается, а ты становишься всё ближе и ближе.

…

Уходя в школу, я поцеловала твою фотографию, а в учительской первый вопрос был: «Ну, что? Проводила своего Егорку?» Они ведь знают, что мы дружим. В Сунгае все знают, а Маша Веллер и Юрка Глыбов ведь сунгайские. Я ответила: «Да». Маша говорит: «Хуже всего когда уезжает близкий тебе человек. Скучаешь, тревожишься». Я сказала: «Мы не будем скучать, мы будем часто писать друг другу», а ещё я подумала: «Мы ведь каждый вечер будем встречаться в ковше Большой Медведицы». Им этого я, конечно, не говорила, чтобы не вздумали за нами подглядывать. Нам ведь в ковшике никто не нужен!

Наши девчонки-учительницы спрашивают на почте письма каждый день. Я раньше над ними смеялась, а теперь сама буду ждать твои письма и, наверное, буду ждать ещё сильнее.

Егорка, когда молодые люди расстаются, они начинают вести дневник. Я не буду его заводить, ведь мои письма к тебе – это и есть мой дневник.