Шрамы времени Вероника Гришина, Bova Team

Город 3025 года спал под мерцающей пеленой энергощитов, чей призрачный свет, словно дыхание угасающей звезды, струился по граням небоскрёбов, чьи стеклянные фасады, холодные и гладкие, отражали не лица, а бездонную пустоту, как зеркала, забывшие тепло взглядов. Их шпили, острые, как иглы, пронзали низкое небо, затянутое пепельной дымкой, где синтетические облака, рождённые турбинами, плыли, не ведая дождя. Улицы, вымощенные чёрным синтетическим камнем, отполированным до мертвенного блеска, хранили следы дронов – их сенсоры, мигающие алыми искрами, тлели, будто угли затухающего костра, но шаги людей, редкие и глухие, звучали, как эхо в заброшенной шахте, растворяясь в безмолвии. Воздух, густой от озона и едкого привкуса расплавленного металла, ложился на плечи, подобно савану, и в нём угасала искра, некогда разжигавшая сердца, оставляя лишь холод равнодушия. Прогресс, подобный исполинскому титану, чьи стопы дробили время, вознёс человечество к сияющим вершинам, но его тень, тяжёлая и ледяная, задушила тепло жизни, обернув мир в стерильный морок.

Летающие машины, точно стаи серебристых светляков, плели узоры меж башен, их обтекаемые корпуса ловили отсветы щитов, а гул, низкий и пульсирующий, сливался с рёвом турбин, питающими мегаполис, подобно венам, качающим искусственную кровь. Новые органы, выращенные в телах, как орхидеи в стеклянных оранжереях, даровали людям века, их сердца бились ровно, но глаза, смотревшие из-под идеальной кожи, были пусты, как маски, вырезанные из воска, лишённые трепета. Облики менялись по прихоти – кожа текла, как расплавленное золото, глаза вспыхивали сапфирами или изумрудами, волосы струились, меняя оттенки, как радуга в масле, но души, укрытые этой податливой глиной, молчали, как камни, забытые в пустыне. Достижения, подобные звёздам, сияли в вышине, но их свет был безжизненным, как лёд, и мир, купаясь в нём, задыхался в тишине, где даже ветер пел лишь о забвении.

На центральной площади, где голограммы рекламы кружились, как призраки, сотканные из света, их краски – алые, индиговые, золотые – плясали на лицах редких прохожих, но не зажигали в их глазах огня. Тени людей, длинные и хрупкие, тянулись по асфальту, будто нити, оборванные от сердца, теряясь в трещинах синтетического камня. Среди них плелись дети, чьи шаги, лёгкие и механические, вели к капсульной школе, скрытой за матовым куполом. Их лица, гладкие, как фарфор, хранили пустоту, подобно куклам, забытым мастером: ни искры любопытства, ни тени улыбки. Глаза, искусственно сияющие как звёзды в мёртвом небе, смотрели в никуда, а их молчание, густое, как пепел, заглушало даже эхо шагов. Детский смех, когда-то звенящий как колокольчики в ветре, давно растворился в гуле машин, оставив лишь тишину, холодную, как стекло.

Один, в плаще, сотканном из мерцающих волокон, переливающихся, как жидкий свет, остановился у витрины, где дроны, парящие, как стальные птицы, предлагали новый облик: лицо без морщин, глаза цвета заката, голос, звенящий, как хрусталь. Его звали Эйдан, некогда инженер, чьи пальцы ткали коды для энергощитов, но теперь он бродил, потеряв вкус к созиданию. Его сердце, усиленное имплантами, билось ровно, но душа тлела, как уголь, задушенный пеплом.

– Снова менять? – пробормотал он, голос сух, как шелест опавших листьев, падающих в забвение. – Я сменил лицо, голос, даже память… но пустота всё та же.

Слова, как дым, растаяли в гуле дронов, и он побрёл прочь, его тень дрожала, как призрак, ищущий дом, которого нет.

Рядом Лира, чьи волосы, струясь, меняли цвет от пурпура к серебру, сжимала сенсорный куб, чей экран мигал данными её жизни – пульс, мысли, желания, сведённые к цифрам. Она была хранителем архивов, чья жизнь текла в стерильных залах, где голограммы хранили миллионы забытых историй. Её пальцы, тонкие, как ветки, дрожали, касаясь куба, но глаза, искусственно сияющие, были пусты, как окна покинутого дома.

– Всё под контролем, – шепнула она, голос ломкий, как стекло, треснувшее под пальцами. – Я слежу за каждым битом их жизней… но кто следит за моей?

Её шаги, лёгкие, как шорох песка, унеслись в тень башни, где она мечтала о голосе, который не станет цифрой.

У колонны стоял Кай, с глазами, мерцающими искусственным нефритом, чья кожа, переливающаяся, как ртуть, скрывала шрамы старых имплантов. Он был пилотом летающих машин, когда-то влюблённым в небо, но теперь его руки, усиленные сервоприводами, сжимали воздух, не чувствуя ветра. Он смотрел, как транспорт исчезает в дымке, и память о полётах, свободных, как дыхание, жгла его, как уголь под кожей.

– Летят, а куда? – выдохнул он, слова, как дым, растаяли, не тронув никого. – Я вёл их к звёздам, а теперь вожу кругами над могилой.

Его тень, длинная, как нить судьбы, дрогнула, когда он отвернулся, уходя в дымку, где гасли его мечты.

Их голоса, слабые, как шёпот в опустевшем храме, тонули в механическом дыхании города, где каждый звук – гул дронов, шипение щитов, рокот турбин – пел гимн прогрессу, но не жизни. Прогресс вознёс их тела, но сердца их бились вяло, как маятники в часах, чья пружина устала. Подземные комплексы, укрытые толщей бетона, гудели, храня машины времени, чьи кольца ждали, чтобы разорвать ткань реальности, но их холодный свет не звал к звёздам – лишь к новым строкам в бездушных архивах.

Ветер, пропитанный запахом раскалённого металла, пронёс над площадью клочок цифровой пыли, и голограммы мигнули, отражая лица, лишённые огня. Город спал, его небоскрёбы, точно окаменевшие стражи, хранили тишину, не ведая, что в глубинах, под их фундаментами, тлеет искра, готовая разбудить мир, но лишь ценой новых шрамов.

Лейла присела на край металлического сиденья, обхватив колени руками. В глазах застыл отблеск флуоресцентных ламп, отражавшихся в гладком полу «чистого» коридора. Мысленно она перебирала строки дедова письма: „Без хаоса жизнь теряет вкус“. Сердце сдавливало предчувствие – впервые за долгие годы яркая боль прошлого стала ей ближе, чем равнодушие настоящего.

Подойдя к голографическому терминалу, Лейла провела пальцем по листу с перечислением миссий. Первое название – „Сараево, 1914“. В голове зародилась мысль: «Там начинается история». Пальцы дрожали, но выбор был сделан мгновенно – прикоснувшись к строке, она ощутила лёгкое покалывание в висках, словно ткань времени дрогнула в ответ.

В дверном проёме возник силуэт куратора: высокий мужчина в строгом костюме. Его голос прозвучал ровно и низко:

– Доктор Арван, вы готовы?

Лейла подняла голову, напряжение сменилось тихой решимостью:

– Готова.

Шагая по переходу к камере инициации, она заметила, как в зеркальном стекле коридора мелькнуло её отражение: лицо с бледными щеками, глаза ясные, но усталые. Внутренний монолог сгустился в одном слове: «Искра». Именно ради неё стоило рискнуть.

Покрывало воздуха закружилось над цилиндром портала. Лейле осталось лишь сделать шаг вперёд – и стерильность её мира навсегда останется позади.

Под сводами подземного комплекса на мгновение стих гул магнитных охлаждалок. Тонкая пыль, взвившись в воздухе, обволокла яркие проекции на стеклянных панелях. Полумрак окутал участников «микроконсилиума» – круг из четырёх фигур, собранных для великого эксперимента.

Лейла вошла и шаг её прозвучал тяжёлым эхом. Железная дверь заскрипела, оставив за спиной пустоту коридора. Изобилие оплавленных кабелей источали слабый запах озона, смешавшийся с терпкой свежестью лекарств, лежавших на стеллажах. Она остановилась, прикрыв на мгновение глаза, и вдохнула полной грудью: здесь всё дышало ожиданием.

У стола, обитого матовым хромом, уже стояли трое. Маркус, удобно расставив ноги, всматривался в аграфы временной карты. Лучи проекции то и дело дрожали, словно нервный тик перед удавкой. Рядом Коэн, погружённый в поток данных, поправлял оптику на переносном терминале. Одним взмахом пальцев он менял временные параметры, как будто играя мелодию на старом рояле. Айша стояла у дверного проёма, держа в ладонях вращающийся кубик – прототип «дезориентационной гранаты». Её плечи чуть дрожали, глаза метались от мерцающих цифр к лицам коллег.

Лейла подняла руку, и комнату, окутав тихий гул работы, словно приглушённый шёпот будущего, заполнила её просьба:

– Объясните ещё раз так, чтобы ни один нюанс не ускользнул.

Маркус приподнял подбородок, голос его зазвучал ровно и мерно:

– Мы здесь не для того, чтобы переписать историю. Наша цель – проверить: спровоцирует ли исчезновение одного узла ответный рост напряжения, необходимый для движения вперёд.

Он провёл пальцем по голограмме, и на нескольких витках линии загорелись вспышки: города, армии, протесты.

– В случае Франца Фердинанда дипломатия – единственный шанс избежать всего этого. Но без ощутимого испуга общество легко утратит мотивацию к защите мира.

Коэн вздохнул, прикоснувшись к сенсорному столу:

– Мы создадим ситуацию, в которой стрелок окажется обездвижен на десять секунд. Этого времени хватит, чтобы люди поверили: история изменилась.

Айша, потупив взгляд, добавила:

– Формула газа готова. Он воздействует на обонятельные нервы, вызывая лёгкую дезориентацию и страх. Полная реабилитация за полчаса.