– Извините, но это кафе. Я предлагаю здесь пирожные и чай.

– Кафе без колы? – она с презрением смотрела на него.

– Ага, – Льюис отодвинулся чуть подальше, боясь, что ее неудержимая энергия обрушится на него, и быстрей добавил: – Есть холодное молоко.

– Я понимаю, что на столичную штучку не тяну, но дуть молоко…

Льюис хотел было начать извиняться, но девушка примирительно сказала:

– Ладно давайте свое молоко, иначе я пересохну и лопну как жаба в Африке.

Когда перемирие было установлено посредством стакана молока, девушка, осушив в раз пол стакана, довольно выдохнула и сказала:

– Такая барная стойка пропадает, могли бы подавать всяческие напитки, не только свой чай.

Прилавок слева и правда переходил в высокую барную стойку, черную, голую и блестящую как горный пласт черного сланца после дождя. Это было единственное напоминание того, что раньше это помещеньице служило баром.

– Да я только открылся и еще не думал, как использовать это пространство.

– Конечно, за два дня что вы здесь многого не успеешь. С одной витриной только до полуночи провозились…

– Вы что следили за мной? – насторожился Льюис.

– У меня бессонница. А звезд вчера не было видно, пришлось смотреть, как вы по десять раз меняли местами свои несчастные три торта.

– Они не несчастные, – нахмурился Льюис. – Так вы живете в доме напротив?

– Почти напротив, вон в том, коричневом двухэтажном доме, с белыми колоннами у входа. – Она кивнула на окно.

Льюис глянул туда. Да, когда впервые, еще прошлым летом, он оказался на этой улочке, он сразу обратил внимание на дом, самый старый и красивый особняк в этом районе. Правда дом явно знавал лучшие времена, краска и штукатурка пооблезли, северная стена была сплошь увита сухим плющом, во дворе высилось какое-то несчастное старое сухое дерево, а одно из чердачных окон было заколочено фанерой. Льюису хотелось спросить, с кем живет там девушка с мужем или с родителями, но знакомы они были всего-то пять минут, и он промолчал. Хотя он мог бы и поговорить с ней по-соседски, но что-то его смущало. Жаль что Льюис, прожив тут неделю, даже в окно не сповадился глянуть. Может он бы её увидел прохаживающуюся по улице под ручку с мужем?

– Кстати, меня зовут Брун, – девушка протянула руку, но не как прочие девушки не костяшками вверх, а по-мужски боком для широкого рукопожатия. И рукопожатие Льюис ощутил крепкое, какое и у мужчин редко встретишь. – Брун сокращенно от Брунгильда, – пояснила она.

За окном крича пролетела мимо чайка и Льюис, невольно вздрогнув, пробормотал:

– Черт, может опять адвокат?

– Что? – удивилась Брун.

– М…м, – замялся Льюис и вдруг, улыбнувшись, неожиданно для себя искренне произнес: – Так странно, мне до этого показалось, что чайка разговаривает с мужчиной, конечно, если б наоборот. Тогда сумасшедшим можно было назвать не меня, а этого мужчину. А так…

– Как странно, – протянула девушка, не понятно с каким чувством.

– И ладно бы мне только раз такая чушь привиделась! Всего не перечесть, привидения играющие в кости, русалки в заливе. – Никому в жизни Льюис не рассказывал о своих видениях, а тут его вдруг понесло. – Как-то на лекциях показалось, что один из студентов, однокурсников, в воздухе светящиеся письмена рисует.

– У вас богатое воображение, – сдержанно проговорила Брун.

– Я потому и сбежал, все бросил, я хотел поймать эту магию, но она все продолжает ускользать от меня.

– А откуда вы сбежали?

– Из самого серого и скучного мира какой только можно представить. – Льюис уставился задумчиво в окно. Пожилая дама, опершись на трость, наклонилась, чтобы получше разглядеть торты. – Вот смотрю на неё и кажется мне, что под этой шляпой с огромными фазаньими перьями, круглыми очками на длинном носу, и странным длинным платьем скрывается вовсе не старая мадам, а очень даже молодая лепреконша. Да, – Льюис оживился. У него будто разыгралось воображение, или как он всегда считал шестое чувство. – Очки в золотой оправе, трость с серебряным наконечником, цепочка от часов, да и сами часы все же стибрено!