Махнул руками на прощание и пошёл дальше. Скоро он и его семья скрылись с глаз.

– Аркадий Францевич, каким ветром вы в Петербурге? – спросил Пётр, когда они прошли к Екатерининскому каналу и неспешно зашагали вдоль него в сторону Вознесенского проспекта.

– Вот ты наглец! – недовольно буркнул Кошко. – Как ты смеешь высокое должностное лицо о таком расспрашивать?! Да ещё таким тоном!

Пётр промолчал.

– Пороли тебя в детстве мало! На язык ты гонорист!

– Меня вообще не пороли! – огрызнулся Пётр. – Вот если бы пороли, дураком бы вырос!

Кошко остановился и сурово осмотрел его с ног до головы. Лицо его побагровело32.

– Я для дела спрашиваю, – сказал Пётр.

– Вот бы тебе сейчас всыпать… – тихо сказал Кошко, испепеляя его своим взглядом.

– Аркадий Францевич, не вынуждайте меня доставать из кармана столыпинскую доверенность. С огнём ведь играетесь. До добра вас это не доведёт.

Кошко грозно шагнул к нему, внимательно осмотрел ещё раз, хотел что-то сказать из гневного, но, увидев, как Пётр еле удерживается от смеха, развернулся, сплюнул в сторону и зашагал дальше. Когда Пётр его нагнал, то увидел, как он качает головой и улыбается.

– Наверное, в этом есть взаимосвязь, никуда от этого не деться, – сказал Кошко. – Чем остроумней человек, тем он более дерзостный, чем тупее, тем послушней. Много раз замечал такое. Только поэтому мы с Филипповым тебе многое прощали. Не будь у тебя исключительной раскрываемости, уже давно вылетел бы из сыска за гонор свой неуёмный.

– Спасибо за комплимент.

– С Императором я встречался в Царском Селе. Затем со Столыпиным в министерстве. Но если кому растрещишь подобное, видит бог, выпорю! Помни, малец, рука у меня тяжёлая!

– Да кому я растрещу? Меня в сыске почти все ненавидят. Только вы с Филипповым да с несколькими сыскными чиновниками ко мне хорошо относитесь. За это, впрочем, меня и ненавидят. Выскочкой считают, приспособленцем, карьеристом. А я ведь не начальству служу, а правде и справедливости. Воспитание у меня такое с детства малого.

– Знаю я твоего отца. В 1888-м году в одном пехотном полку с ним служил. В Симбирске. Он был командиром моего батальона.

Пётр оказался шокирован такими сведениями. Ничего о подобном он не знал. Он растерялся. В одно мгновение все понятные ему прежде логические связи его сыскной судьбы смешались в неразборчивое вихревое облако.

– Да не по отцу тебя судим. – Кошко повелительно положил свою руку на его плечо. – Не ищи здесь подводных камней. Любовь нашу ты заслужил своею службой правильной. А что касается твоего отца, так я его давно не видел. Но помню его во всех подробностях. Такой же дерзкий был, как ты. Чуть что, или взвинтится, или обидится. Правды не боялся, за неё готов был начальству нервы трепать, рискуя карьерой. Вспоминаю я его с уважением. За конфликт с командиром полка он был переведён в полк под Петербургом. От наказания боевые заслуги его спасли да богатая родословная.

– Меня в основном воспитала мать. В эпоху моего детства отец подолгу пропадал на службе.

– Служба офицера – штука сложная. Но, не будем сейчас отвлекаться на прошлое. Времени у нас немного, а нам надобно дела твои обсудить на будущее. Дело-то по СЛТ совсем непростое.

– Что вы по нему думаете?

– Я думаю, что впереди тебя ждёт суровое испытание. Очень скоро романтика выветрится из твоей головы. По сути, мы посылаем тебя в полную неизвестность.

– Почему?

– Ты думаешь, Столыпин за просто так выписал тебе такую доверенность, с правами, по сути, бесконечными? Он, как человек практический, понимает всю сложность и опасность такого расследования. И, будь ситуация другой, в ином историческом времени, послал бы в Иркутск полевой эскадрон отдельного корпуса жандармов. Но сегодня, на фоне революционной нестабильности, он не может позволить публичности. Если СЛТ являются ничем не подтверждёнными слухами, – революционные пропагандисты, будь они прокляты, обольют его и царя вёдрами отборного издёвочного дерьма. Секретность предстоящего расследования навеяна нашим непростым временем. Нельзя позволить бессовестной черни