В другом углу сидел Ноко Кармоди, его чёрный котелок возвышался над ирландской физиономией, словно отлитой из розового бетона. С ним было ещё трое профсоюзных деятелей пониже рангом. Делани отсалютовал Ноко, приложив пальцы к своей профсоюзной кепке, и глаза того просветлели. Он улыбнулся, держа в руке вилку с намотанными на неё спагетти, и выставил вверх большой палец свободной руки, жестом показав: надо поговорить. Они были знакомы ещё со школы, а прошлым летом Делани спас его жену от перитонита, когда у неё разорвало аппендикс. Он вдруг осознал, что половина всех присутствующих уже бывала у него на приёме в то или иное время.

Затем сзади возникла громадная улыбающаяся женщина, подошедшая, чтобы поприветствовать его; на ней был толстый слой косметики, а в мочки ушей были продеты золотые гвоздики, на которых болтались золотые кольца. Груди у неё были громадных размеров, а верхняя пуговица блузки была расстёгнута, выставляя напоказ ложбинку между ними. Оливкового цвета кожа была покрыта мелкими капельками пота от кухонного жара. Её широкий белый передник был завязан за спиной.

– Анджела, с Новым годом! – сказал Делани.

– И вас тоже, Док, – сказала женщина шершавым от табака голосом. – А кто эта маленькая кинозвезда?

– Мой внук. Он поживёт у меня немного.

– Немного – это сколько? – спросила она мягко и бросила на Делани взгляд, говорящий: это должно принести трудности и неприятности.

Делани пожал плечами. «Пока не знаю».

Анджела кивнула, вздохнула и отвела их за небольшой столик в углу, где Делани повесил драповую куртку мальчика на стенной крючок, а сверху приладил своё пальто и кепку.

– Погодите, – сказала Анджела. – У меня есть на что его посадить.

Она ушла в служебную часть, прошла через кухню и вернулась с высоким стульчиком. Затем поставила мальчика на пол и повязала ему на шею салфетку. Подняв откидной столик, плотно усадила малыша на сиденье, опустила столик и придвинула стул к столу. Всё это она умело проделала за несколько секунд. Мальчик сидел справа от Делани, идеальное расположение для левши.

– Хотите моллюсков? – спросила Анджела. – Я раздобыла немного в Джорджии. Всего лишь два дня назад. До того, как снег остановил движение поездов.

– Дай минутку подумать, – сказал Делани. – Я обещал ему спагетти, потому…

– Я ему положу детскую порцию, а вам?

– Почему бы нет? Спагетти. С моллюсками…

Пока они ожидали, карие глаза малыша метались по заполненному людьми залу в сигаретной дымке и по картинам, висевшим на охряных стенах. Неаполитанский залив. Вид Палермо. Обе работы отдавали ностальгией. Обе были написаны Фьерро, художником по вывескам, мастерская которого располагалась на Девятой авеню, сицилийцем, женившимся на неаполитанке, что некоторые люди считают за смешанный брак. В собрании Анджелы были и другие картины. Героическое полотно с изображением Гарибальди, привезённое с родины одним из посетителей. Картина с цветами на зелёных полях. Фотографии Анджелы тех времён, когда она была моложе и стройнее. Её семья на родине, за год до посадки на пароход, отправлявшийся в Америку, где Анджела и родилась в двух шагах от храма Преображения Господня на Мотт-стрит. Мать и отец её были ещё живы, оба были пациентами Делани. И на этой же стене, в стороне, висел портрет Франки Фишетти, первого парня с Хадсон-стрит, убитого на войне. Карлито моргал, глаза его, как затвор фотоаппарата, фиксировали в памяти каждую новую вещь, появлявшуюся в поле его зрения. Мама привезла его в мир, где было много разных комнат.

Молодой официант появился с корзинкой итальянского хлеба, большим куском сливочного масла и блюдом с оливковым маслом. Он взъерошил светлые волосы мальчика и поспешил прочь. Официанта быстро сменила Анджела, она принесла бутылку кьянти.