И даже сейчас я не могу постучать в твою дверь, не могу предстать перед тобой. Прости меня. Прежде чем сделать что-либо ещё, я должна найти Рафаэля. Где бы он ни был. Карлито нужен его отец. Мне нужен мой муж. После этого я смогу жить человеческой жизнью в мире, который, надеюсь, станет лучше. Пожалуйста, папа, постарайся меня понять. Пожалуйста… Если ты назовёшь меня эгоистичной или испорченной (как это часто делала мама), это будет, пожалуй, справедливо. Но пойми, я должна это сделать, чтобы продолжать жить. И чтобы дать Карлито ту жизнь, которую он заслуживает.

Ни в чём из этого нет твоей вины. Ты всегда был чудесным любящим отцом. Ты одарил меня искусством, музыкой, литературой, а главное – примером простой человеческой доброты. Ты учил на примере. Будучи таким. Проблема была не в тебе. Проблема была во мне. Я какая-то ущербная, во мне есть пустота, которую невозможно заполнить. По крайней мере, пока. Мне почти двадцать лет, и я так ни с чем и не определилась. Во мне есть нечто, заставляющее меня приносить боль тем, кто меня любит.

Я не хочу, чтобы этот порок, чем бы он ни был, передался Карлито.

Я прошу лишь об одном: чтобы ты не отдавал его на усыновление. Я понимаю, что ты человек занятой и денег у тебя немного, но если его кто-то усыновит, он наверняка исчезнет, как его отец. Америка слишком велика. И Нью-Йорк тоже. Пожалуйста, не дай ему пропасть. Моя первая остановка будет в Барселоне. Я буду ежедневно заходить в отделение American Express. Я пришлю тебе свой адрес, и, если ты скажешь, что не можешь больше быть с моим сыном, я отправлюсь домой следующим же пароходом.

Я накопила почти восемьсот долларов и потрачу их на то, чтобы найти Рафаэля, вернуться с ним обратно, попробовать наконец соорудить что-то более-менее прочное или положить этому конец. Пожалуйста, прости меня за всё. Я буду любить тебя, пока жива.

Твоя дочь Грейс.

Делани сидел в старом потёртом кресле у камина, листки письма лежали на его коленях. Он представлял, как его дочь появляется из бушующей пурги, толкая перед собой двухдолларовую коляску с сыном, а за спиной её дует ветер с реки, и он подумал о её жизни и о своей и заплакал.

Он проснулся в голубом вечернем свете под причитания мальчика, который звал свою маму. Причитания чуть поутихли, прерываясь, словно запятыми, одним и тем же словом: «Мамá».

Делани включил светильник, взял с кровати салфетку и дотронулся до мальчика, а затем поднёс салфетку к его носу. «Дуй, – сказал он. Мальчик на мгновение замер с глазами, полными слёз и потёками от слёз на щеках. Делани показал ему пример пальцами на собственном носу. – Дуй».

Мальчик высморкался. Раз, затем другой. Потом осмотрелся вокруг в этом странном мире.

«Всё хорошо, – сказал Делани мальчику, уставившемуся на него. – Todo bien[8]».

Мальчик выпятил нижнюю губу, собираясь заплакать, но затем, похоже, взял себя в руки. Делани ткнул себя в грудь.

– Я твой дедушка, – сказал он. И снова ткнул себя в грудь. – Дедушка.

Мальчик прошептал: «Деда».

– Правильно! – сказал Делани, улыбнувшись. – Деда.

Мальчик тоже улыбнулся.

– Деда.

Делани поднял его. «Давай-ка одеваться». Голова мальчика была у самого уха Делани.

– Хвопя, деда…

– Нет, на этот раз кое-что получше, – Делани взглянул на окна, выходящие на улицу. Снег почти перестал идти. Он пощекотал малыша, и тот засмеялся. – Как насчёт спагетти?

Карлито не понимал, что значит это слово, однако они умылись, оделись и вышли вместе на улицу, где сгущался вечер. Снегопад был уже не таким сильным. Глаза мальчика расширились. Сотни ребят толкали друг друга на санках, воинственно кидались снежками, взбирались на огромные сугробы, под которыми покоились запаркованные авто. Доходный дом на углу отбрасывал длинные синие тени – эта мрачная фабрика, производящая детей, преступников и болезни. Но теперь всё это сияло в общей белизне. Тротуары полностью ушли под снег, и единственный возможный путь пролегал посредине улицы. Взрослые торопливо шагали со своими скромными авоськами с едой, пытаясь не поскользнуться, моля кидающихся снежками о временном перемирии, пока они пройдут. Карлито остановился в снегу, доходящем ему до колен, и стал наблюдать за происходящим. Потом опустился вниз и попробовал слепить снежок, но сухой холодный снег выдувало из его маленьких ручек. Он нахмурился.