– И ещё одно, – сказала Роза, нахмурив бровь, через её лоб протянулась вертикальная линия.

– Да?

– Этот костюм. Вы его носите уже пять дней подряд.

Он посмотрел на костюм, помятый и бесформенный, стрелок на брюках не было.

– У меня есть ещё один, – сказал он. – Но он недостаточно тёплый для зимы.

Она посмотрела на него с изумлением и жалостью.

– Вы же доктор.

– Я знаю, Роза, и я…

– Вы должны одеваться хорошо, – она улыбнулась, не показывая зубов. – У вас есть кальсоны?»

– Да, есть, – ответил Делани.

– Тогда наденьте их, а сверху другой костюм.

– Они колются, – сказал Делани.

– Я так всё отстирала, что там нечему колоться.

Он улыбнулся. «Как скажешь, Роза».

Карлито сидел на стуле, размахивая зажатой в кулачке ложкой. Свободной рукой он пытался снять крышку с сахарницы.

– Он настоящий ирландец, этот мальчик, – сказала Роза, улыбаясь уже во весь рот. – Он хочет насыпать сахар на масло, намазанное на хлеб! Вот почему у ирландцев самые плохие зубы в Нью-Йорке!

– Я скоро вернусь, – сказал Делани.

Он быстро поднялся по лестнице, фыркая на ходу от смеха, вошёл в спальню и закрыл за собой дверь. Расшнуровал ботинки, снял помятый костюм и положил его на кровать. Он пошарил в нижнем ящике комода и нашёл тщательно сложенный фланелевый комбинезон. Он ещё застёгивал на нём пуговицы, когда дверь распахнулась и вбежал хохочущий Карлито, размахивая ложкой. За ним гналась Роза. Затем она внезапно остановилась, посмотрела на Делани и рассмеялась.

– Вам бы не следовало идти в госпиталь в таком виде! – сказала она.

– Кыш отсюда!

Карлито забежал за спину Делани, а за ним – Роза, нагнувшись, чтобы изловить малыша. Когда она выпрямилась, её левая грудь задела руку Делани. Мягкая и полная. Она остановилась, неуверенно посмотрела на него, а затем поспешила за Карлито. В комнате остался запах свежести. Что-то цветочное.

Циммерман был в холле на первом этаже, когда Делани спустился с лестницы в своём летнем костюме, почёсываясь из-за комбинезона. Циммерман был одет с учётом ветра с реки. Дверь была открыта, и было видно Монику, склонившуюся над столом с бумагами.

– Есть разговор, – сказал Циммерман.

– Заходи, но давай по-быстрому. У меня сегодня обход.

Делани первым вошёл в свой офис и закрыл за ними дверь. Циммерман снял шляпу и шарф. Глаза его метались по тесному пространству.

– В общем, он ушёл, – сказал Циммерман.

– Я тебе об этом и говорил, когда мы виделись.

– За ним пришли около пяти, трое, у них были носилки с плотным одеялом, вынесли через боковую дверь.

– В каком он состоянии?

– Вполне приличном, учитывая обстоятельства.

– Он всегда был тупоголовым сукиным сыном.

– Как говорят у нас в Нижнем Ист-Сайде, у него бандитские замашки.

Они постояли в тишине несколько неловких секунд, пока Циммерман разглядывал дипломы и сертификаты, висевшие на стене в рамках.

– Вы учились в университете Джонса Хопкинса?

– Да, – сказал Делани.

– Господи Иисусе, – сказал Циммерман, посмотрев на Делани как-то по-новому. – Как вы умудрились туда попасть?

– Сдал экзамены, – ответил Делани. – Остальное было вопросом удачи и финансовых ресурсов Таммани-Холла. Папа был в лидерах профсоюза и имел кое-какие накопления.

– Будь я проклят. Вы никогда об этом не упоминали. Надо же, Джонс Хопкинс…

– А ты и не спрашивал.

– А когда хоть это было?

– Закончил в 1913-м. Давным-давно. До войны. Ты тогда, наверное, только-только родился.

– На пару лет раньше. На Аллен-стрит, дом 210. Мой папа был социалистом, привечал выходцев из Минска и ненавидел демократов.

– В этом он не был одинок.

Циммерман всё ещё пялился на дипломы.

– Можно вопрос? Не отвечайте, если не хотите.